Ящик Пандоры

Анализ текста не занял много времени, но прояснил окончательно три существенных момента. Первый взгляд не подвел Ванду — убитую, безработную журналистку Елену Ткаченко, перебивающуюся убогими сезонными заработками, она не знала никогда.

Два вторых обстоятельства были очень существенны и очень тревожны.

Во-первых, Елена Ткаченко жила практически по соседству с Вандой, в одном из домов, составляющих единый жилой массив, и убита была, по сути, в их общем дворе.

Во-вторых, женщина не была ни изнасилована, ни ограблена: в ее кошельке остались нетронутыми пятьсот рублей — деньги по нынешним временам отнюдь не малые, а сумка, кроме того, была набита приличными весьма продуктами из супермаркета. Ванда представила, что бывшая, судя по газетной заметке, популярная журналистка, в недавнем прошлом ведущая серьезной информационно-аналитической программы, вынуждена была часами прогуливаться на холоде в шутовском елочном наряде, развлекая пресыщенных ныне всякой рекламой посетителей супермаркета всего за несколько ярких фирменных пакетиков с едой и пятьсот рублей наличными, и зябко передернула плечами, искренне сострадая своей недавней соседке. Она снова взглянула на крупное фото, занявшее почти весь газетный лист. Лицо женщины было тонким и интеллигентным. Наверное, ей было неловко и стыдно являться людям в таком несерьезном виде, конечно же, она боялась, что ее узнают соседи… Ванда вглядывалась в широко открытые мертвые глаза, запоздало стремясь выразить свое сочувствие Лене Ткаченко.

Но тут взгляд ее наткнулся на еще одну деталь, несущественную на первый взгляд и потому не замеченную сразу. Фокусируясь на лице убитой и ее роскошных, рассыпанных как будто специально волосах, бесстрастный объектив фотографа захватил крошечный фрагмент куртки, в которую та была одета. И это была очень интересная куртка. Собственно, это была даже и не куртка вовсе, а вязаный жакет из очень толстых ниток, белый фон которого был сплошь покрыт искусно вышитым ярко-голубым орнаментом в скандинавском стиле. Куртка была довольно длинной, внизу ее стягивал широкий плотный манжет, тоже связанный из грубых белых ниток, такой же манжет образовывал у горловины высокий воротник, застегивающийся на большую перламутровую пуговицу. Такие куртки были очень модны лет двадцать назад, во времена институтской молодости Ванды, но нечто подобное стадо просматриваться и в тенденциях современной моды, лишний раз подтверждая известную истину, что новое — это всего лишь хорошо забытое старое. Разумеется, всех этих подробностей на туманной фотографии разглядеть было невозможно: в кадр попал только крохотный кусочек ткани со знакомым орнаментом. Но Ванде и этого было более чем достаточно: ровно двадцать лет назад она сама, презирая морозы, щеголяла в точно такой же шведско-норвежской куртке, дополняя ее толстым белым шарфом, многократно обернутым вокруг шеи. Куда потом делась ее модная куртка, Ванда и не пыталась вспомнить: с вещами она расставалась быстро и без сожаления. Ее ровесница Лена Ткаченко оказалась человеком более бережливым и предусмотрительным, а скорее всего этому ее научила не очень-то успешная и сладкая жизнь.

Но мысли Ванды сейчас занимало совсем не это обстоятельство. Словно кадр из забытого фильма, перед ее глазами разворачивалась четкая, почти осязаемая картина: медленно расползается черный пластик плотного пакета, и в образовавшееся отверстие выпадает тонкая женская рука, кисть которой плотно облегает трикотажный рукав яркой оранжевой кофточки-«лапши». Не точной копии, но очень похожей на ту, что носила она в молодости.

«И ведь тогда я тоже подумала: как все повторяется в моде спустя столько лет! — пронеслось в голове Ванды, а рука ее уже набирала знакомый телефонный номер.

К счастью, Подгорный ответил сразу.

— Послушай, — не здороваясь и не беря на себя труд что-либо объяснять, сухо обратилась к нему Ванда, — завтра поручи, пожалуйста, самому толковому человеку из всей твоей службы безопасности достать из милиции все материалы по убийствам двух женщин тогда, осенью. Твоей Иришки и той продавщицы из соседнего дома. И, если он успеет, жду вас у себя в полдень. Если не успеет, перезвони и уточни время. Ты меня понял?

— Что-то случилось? — Голос Подгорного моментально осел от волнения, и слова прозвучали сдавленно, словно с трудом прокладывая себе путь.

— Случилось, — коротко ответила Ванда и медленно опустила трубку.

Она была уверена: необходимая информация будет у нее завтра ровно в двенадцать. Без нее же дальнейшее продвижение вперед было невозможно.

Этот звонок сначала вызвал у Татьяны бурю раздражения, потом повеселил, потом показался неслучайным и глубоко символичным и, наконец, вызвал приступ такой безудержной радости и столь мощный всплеск энергии, что она даже испугалась.