Ящик Пандоры

— Фиг вам! — вслух произнесла она, обращаясь неведомо к кому, но абсолютная уверенная, что ее слышат и сказанное примут к сведению. — Это было бы слишком большим подарком для вас — испугать меня, по существу, ничем, дыркой от бублика, и так сильно. Таких щедрых подарков я не делаю никому. И вообще я редко делаю подарки, гораздо чаще — их получаю. И это правильно, и так быть должно, а значит, так и будет.

Ванда разговаривала сама с собой, легко управляя своей довольно пижонистой спортивной машиной. Автомобильный поток, поначалу воспринимавший ее, маленькую, изящную, с круглыми кокетливыми глазками-фарами, да еще с ослепительной блондин- кой за рулем, скептически и даже порой агрессивно, очень скоро вынужден был смириться с характером и даже норовом грациозного создания и, признав при этом также и мастерство всадницы, принял их в свои объятия с должным почтением, к которому добавилась вскоре значительная доля если не восторга, то симпатии. Все вместе — собственный, исполненный достоинства и некоторых даже амбиций диалог и признание ее неоспоримых достоинств окружающими — через некоторое время произвело именно тот эффект, на который и рассчитывала Ванда, проводя с собой простейший сеанс психотерапии, и теперь, загнав машину на стоянку возле собственного дома, она покидала ее салон внешне уверенно и спокойно. Минуя территорию, отведенную под стоянку автомашин, почти всегда пустынную и скрытую к тому же от посторонних глаз плотным забором высокого кустарника, непроглядного и сейчас, когда листья живой изгороди облетели, но мохнатый иней так густо облепил ветви, что сквозь них по-прежнему ничего не было видно, Ванда шагала, как всегда, словно шествуя по подиуму, неспешно, уверенно и грациозно. Если кому-то в тот момент вздумалось бы наблюдать за ней со стороны, то он или она увидели бы перед собой высокую женщину в картинно распахнутом норковом жакете, без головного убора, гордо несущую свою божественно красивую голову в золотистом облаке волос. Одного взгляда на царственную красавицу было достаточно, чтобы раз и навсегда уяснить себе: никто и ничто не сможет смутить ее монаршей непогрешимости, если, разумеется, она сама этого не захочет.

Ванда миновала стоянку, несколько метров тротуара, отделяющие ее от подъезда, неторопливо и с некоторой даже ленью в движениях извлекла из изящного тонкого портфеля крокодиловой кожи связку ключей, открыла подъезд и столь же величественно и неспешно исчезла за дверью.

Она перевела дух только дома, плотно затворив за собой дверь и несколько раз повернув ключ в замке. Но и потом еще некоторое время стояла с замершим сердцем и, не переводя дыхания, напряженно вслушивалась в тишину пустой квартиры.

На самом деле страх не только ни на йоту не отступил от Ванды во время ее путешествия по вечернему городу, но и в эти последние минуты гордого шествия до дверей родной квартиры не ослабил своей холодной удушливой хватки. Разница заключалась в том, что сейчас она пребывала в боевом, рабочем состоянии, которое позволяло ей не только скрыть парализующий ее страх, но и продемонстрировать нечто совершенно обратное.

Вопрос о том, была ли во всем этом необходимость, иными словами, угрожала ли ей, Ванде Василевской, реальная опасность или ее страхи были результатом усталости, накопившейся за годы сложнейших консультаций, когда на нее перекладываюсь бремя чужих беспричинных страхов и тревог, ей предстояло решить самостоятельно. И после сегодняшнего конфуза на семинарах она намерена была сделать это не откладывая в долгий ящик, а именно — сегодня. И ни днем позже.

Прежде всего Ванда внимательно прочитала газету. Отсутствие мест на стоянке возле института и толпа, расступившаяся внезапно у прилавка, когда она именно там припарковала свою машину, были обстоятельствами, безусловно, существенными, но труднообъяснимыми, люди обычно суеверно считают подобные совпадения проявлениями мистики, Ванда же готова была найти им более реальное объяснение. Но это заняло бы довольно много времени и отняло бы изрядное количество сил. К тому же сейчас это было не главным. Главным была газета и то, что сразу же приковало к ней внимание Ванды. Хлесткий заголовок она отмела сразу — убийств ныне, увы, совершается великое множество, и, стало быть, так остро отреагировать на простое сообщение, пусть и об экзотическом убийстве «сказочного» персонажа, ее сознание не могло. Следовательно, дело было в фотографии. Убитую женщину, удивленно глядящую на мир, так жестко поступивший с нею, своими красивыми миндалевидными глазами, Ванда не знала, это она могла утверждать совершенно определенно, хотя фотография была не очень четкой и изображение от этого казалось словно подернутым дымкой. Нет, убитую Ванда не знала. Но вот лицо несчастной было ей хорошо, даже слишком хорошо знакомо, потому что это было ее собственное лицо. Вернее, тот же самый тип лица, что и у нее, Ванды Василевской. И это, безусловно, было то самое обстоятельство, которое немедленно и прочно приковало внимание Ванды к газете.