Ярость ацтека

А заодно и о другой красавице, находившейся сейчас здесь. Во время путешествия у нас с Изабеллой не было возможности толком поговорить, и хотя всякий раз, когда мы встречались взглядами, она ослепительно улыбалась, я делал вид, будто не замечаю этого или что это на меня не действует.

Хосе Торреса я нашел в губернаторском дворце. От падре уже прибыл курьер с сообщением, что наступление на столицу откладывается. Я же на словах передал вождю повстанцев, что армия Идальго направляется в Бахио, но падре желает знать, какую помощь может предоставить Торрес.

– Как вы и сами видите, я захватил Гвадалахару именем падре и для дела революции, – сказал он мне. – С прибытием general'issimo весь город будет приветствовать и чествовать его как героя-победителя.

Торрес предложил мне взять еще людей, в дополнение к двенадцати уже имевшимся, но я отказался. С дюжиной сопровождающих я мог сойти за владельца гасиенды с vaqueros, тогда как более многочисленный отряд уже походил бы на маленькую армию, привлекал к себе ненужное внимание и с а мим своем появлением мог спровоцировать вожака разбойников на боевые действия.

Я сообщил Торресу, что, судя по разговорам на улицах, о его правлении отзываются одобрительно, и он принял этот комплимент со скромным достоинством.

– Я понял, что руководить городом – чертовски сложное занятие, – признался вождь повстанцев. – Легче учить ослов танцевать, чем управляться с такой уймой народа и с таким большим хозяйством, да еще и издавать новые законы.

Я лишь изумленно покачал головой. Нет, ну разве это не удивительно: Мигель Идальго, скромный приходской священник из маленького городка, собрал армию и теперь управлял большей частью Новой Испании. А Торрес, еще вчера бывший батраком на гасиенде, распоряжался в завоеванной им Гвадалахаре, городе и провинции с населением в полмиллиона человек.

Я вспомнил, как однажды, в присутствии меня и Марины, падре поручил какому-то низкорослому коренастому священнику поднять восстание в джунглях Акапулько и развязать там войну.

– Кто этот священник, которого Идальго так высоко ценит? – заинтересовался я, ибо никогда не слышал даже его имени.

Марина ответила, что зовут его Хосе Мария Морелос, ему сорок пять лет. Он сын бедняка, был погонщиком мулов и vaquero и лишь в двадцать пять лет ступил на духовную стезю, а став священником, служил в отдаленных, захолустных приходах, наставляя пеонов.

– С чего, интересно, падре взял, что этот человек способен собрать войско и повести его в сражение? – спросил я.

Хотя сам я был кабальеро, отменным наездником и великолепным стрелком, однако навряд ли сумел бы стать полководцем.

– В его сердце горит пламя, – ответила Марина, – а в очах – любовь Иисуса!

* * *

Я отправился к торговцу, поставлявшему на рудники оборудование, и купил у него запас черного пороха, несколько запалов и пустые фляги для ртути. Не будучи лично знаком с малым, который именовал себя генералом Лопесом, я подозревал – и не без оснований, – что он из тех, кто понимает исключительно язык силы.

Сделав все нужные приобретения, я прошелся по рынку, где приметил изящный гребень, предназначенный, чтобы скреплять пышную женскую прическу: в виде серебряной розы, с жемчужиной посередине. Он невольно напомнил мне тот гребень, который частенько красовался на голове Изабеллы во время наших прогулок на paseo в Гуанахуато. Повинуясь порыву, я купил его, а потом обнаружил, что ноги сами несут меня к брадобрею. Я побрился, подстригся, умылся, побрызгал на одежду розовой водой, чтобы отбить нежелательные запахи, и поспешил к Изабелле в гостиницу.

Она ведь была почти вдовой, так? Я просто чувствовал себя обязанным утешить бедную женщину... а возможно, и оросить ее сад. Этому толстому коротышке маркизу небось приходилось каждый раз привязывать к своему мужскому достоинству веревочку и держать другой ее конец в руке: иначе, при таком-то пузе, эту штуковину и не найти.

Весело насвистывая, я взбежал наверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и тут дверь спальни Изабеллы отворилась и оттуда вышел Ренато. Сама сеньора маркиза появилась следом и потянула было его назад – но тут увидела меня, отступила и захлопнула дверь.

Ренато стоял неподвижно, положив руку на кинжал. Я кивнул на нее и сказал:

– Когда-нибудь вы этой своей руки непременно лишитесь.

102

На следующее утро мы в количестве пятнадцати человек – дюжины vaqueros, Изабеллы, Ренато и general'issimo этого могучего воинства, то есть меня – двинулись на Леон. Путь предстоял хоть и нелегкий, но все-таки вдвое короче того расстояния, которое нам пришлось покрыть, чтобы попасть в Гвадалахару.

На первом же привале Изабелла сочла нужным прошептать мне на ухо, что я глупец: дескать, у нее с Ренато вовсе не такие отношения, как я думаю, а сугубо родственные.

– Вы правы, сеньора, я законченный идиот.

Я повернулся к ней спиной и отправился в лес облегчиться.