Ярослава и Грач

Он прожил много лет, он прожил много зим.

Тянулись серые дни, и никого рядом с ним.

Он просто пил, ел, спал. Тянулись серые дни.

Тянулись серые дни, они и только они.

Небо, улицы, люди — все в серой золе.

Одиночество стынет на пыльном столе.

Он петляет петлей от окна до окна,

Из которых уже не видна, не видна Она —

Любовь!

«Любовь» — ДДТ

Рано утром в субботу на кладбище было людно. Родственники и друзья, желающие почтить память своих мертвых или заставить на время замолчать свою совесть, навещали могилы. Те, кто приехал сюда один, действовали неторопливо и методично. Прибывшие коллективно вели себя шумно и деятельно. От таких слышались громкие команды: что и как убирать, куда класть конфеты, куда ставить цветы. Цветы… Люди несли своим покойникам ненужные им цветы. Григорий думал об этом иногда. А если бы его мать умерла раньше отца, он бы тоже носил ей цветы на могилу? На его памяти он не подарил ей ни одного букета, а мама цветы любила и всегда очень радовалась, когда получала их нынче от своих сыновей.

Могила отца была ухоженной, но пустой. Рядом с надгробием стоял небольшой, давно полинявший на солнце искусственный букетик. Грач понятия не имел, кто приезжал сюда помимо него. Он открыл калитку, зашел в оградку, осмотрелся, выдернул несколько травинок и сорняков, проросших между плит. Достал из кармана конфету, положил ее на постамент. Смахнул с лавки пыль и сел.

— Привет, пап, — сказал он.

Могила ответила тишиной. Лишь прошелестели на ветру листья растущей над ней березы. Сорок лет назад Григорий пробовал посадить здесь дуб, но тот так и не прижился. Сейчас это казалось ему символичным. Но тогда он очень переживал и заменил его на другое дерево. А дуб увез в лес. Иногда ему становилось интересно, что с ним там случилось. Окреп? Или окончательно засох?

Шелест листьев был приятен слуху, но не способен заглушить до сих пор звенящие в ушах слова Яры.

«Мы же не твоя работа, мы всего лишь твоя семья…»

Эти слова разделили жизнь Грача на до и после. Мать когда-то ответила ему похоже, только красиво. А Яра сказала так, как есть. И он вдруг прозрел. Груз осознанного оказался почти неподъемен.

Обычно на могиле отца Григорий хранил молчание, но сегодня вдруг захотелось поговорить. Он откинулся на спинку лавочки и глянул на плывущие по небу облака, которым до него не было никакого дела. Было в их безразличии что-то жестокое.

— Тут такое дело, — тяжело вздохнул он. — От меня Яра ушла. И я вот все хожу думаю…

Покусал язык, а потом не сдержался и воскликнул:

— Какого черта ты творил, пап?

И тут же огляделся, устыдившись. Но никто на него не смотрел. Ближайшие посетители кладбища были далеко и явно его не слышали. Да и кому какая разница, кто тут орет на тех, кто уже не может ответить.

Григорий нагнулся вперед, сгорбился и горячо зашептал:

— Почему ты не пошел за Андреем, когда он из дома ушел? Не попытался с ним поговорить? Вернуть его? А я знаю почему. Знаю, потому что я тоже не пошел за Катей, и за Ярой тогда не пошел. Потому что так было проще. Проще остаться одному и ничего не решать. Потому что страшно, что пойдешь, и надо будет извиняться, и что-то объяснять, а потом что-то делать, чтобы все исправить. И еще не факт, что получится. А кого потом винить, если не получится? А так вроде это не ты решение принял, а тот, кто ушел. Но знаешь, что? Я Катю не любил. А Яру любил, но придумал себе, что так лучше будет. И выходит, мама права, и я вылитый ты. Но, черт, пап… Андрею было семнадцать, и он был твоим сыном, и он тебя не выбирал… А знаешь, как мне сейчас страшно? А мы с Ярой вместе уже одиннадцать лет, и у нас Майя, и это уже совсем не то, что тогда…

Он задохнулся и остановился, чтобы продышаться. Береза все так же шелестела листьями. Доносились голоса людей. Даже здесь — в царстве смерти — некуда было от них деться.

— Но знаешь, что еще страшнее? — прикрыл глаза он. — Я уже отвык быть один. И я не хочу в это снова. И я не могу и не хочу без них. Они — моя жизнь. А я все испоганил. Десять лет назад мне казалось, сделаю Яре больно — сдохну. Но смотри-ка, сделал и сижу тут живой, с тобой разговариваю. Только вот понятия не имею, как мне быть дальше. А единственный человек, которого я считал другом и у которого мог бы попросить совета, ее отец. Но как теперь смотреть ему в глаза, я тоже не знаю. Что ж, кажется, я добился того, чего хотел. Стал полной копией тебя. Только что-то я этому не рад. Быть тобой оказалось удовольствием ниже среднего. Тебя самого от себя-то не тошнило? Меня вот от себя что-то подташнивает. Как посмотрю с утра в зеркало, так и начинает…