Янычары

Но им повезло. Осенью 1259 года умер верховный каан Мункэ. Чингизид Хулагу-хан должен был, в своих же интересах, лично присутствовать на верховном курултае. Да и цель, собственно, была им достигнута, решения курултая 1253 года выполнены, дальнейшие завоевания – не нужны. Хулагу оставил в Палестине «лошкар-и-караул» – два тумена Китбуга-нойона – и отправился на курултай.

И тут Бейбарс получил от Беркэ, хана Золотой Орды, поразительное послание. Через моря и горы тот обращался к чужестранцу с предложением союза, придумав в общем-то формальный повод, чтобы сковать ковы на единоплеменника, на кровного родственника, на чингизида: «Знай, что я друг правоверия, и что [мой враг – ] этот супостат, Хулагу неверный, злодейски избивший мусульман и овладевший их землями. Я рассудил, что ты двинешься на него с одной стороны, а я – с другой. Мы нападем на него с двух сторон сразу и выгоним из его края. Я отдаю тебе мусульманские земли, находящиеся в его руках». Вероятно, им же, Беркэ, было инспирировано начавшееся в том же 1259 году восстание грузин, оттянувшее в следующем году силы монголов от главного, южного фронта, где шли бои с мамлюками. Но в целом Беркэ лицемерил: он оставался верен монгольской Ясе и, согласно решению курултая, передал ильхану Хулагу ряд своих туменов для похода на Багдад и Дамаск. Он не собирался сражаться против них. (Только в 1261 году, после поражения полководца Хулагуидов Китбуги, Беркэ предписал командирам своих туменов оставить Хулагу и либо пробиваться домой, либо уходить в Египет. Тумены ушли в Египет, пополнив войска мамлюков.) Но для чего же ему потребовалось писать это странное письмо Бейбарсу? Почему он искал в нем союзника?

Дело в том, что монголы Хулагу лишили возможности снимать жирные пенки с международной торговли не только мамлюков, но и Золотую Орду... А свели между собой Север и Юг генуэзцы, почуявшие, что если на палестинском берегу Средиземного моря сохранится статус-кво 1259 года, то товарообороты портов Крыма, где они были почти монополистами, и Александрии Египетской, где их флот играл первую скрипку, будут прогрессивно сокращаться!

Поразительным, с точки зрения здравого смысла, оказалось поведение европейцев, и не одних только генуэзцев! Получив в результате «желтого крестового похода» на всем протяжении средиземноморского берега единого торгового партнера, степняков, вот уже 200 лет исповедующих христианскую веру, они остались этим весьма недовольны! Казалось бы, нужно только радоваться, ибо весь мир – от океана до океана! – осенился знамением креста, – но именно в этот момент куда-то исчезают все экуменистические задумки...

Причина была в том, что в Европе в это время не было «европейцев», а в «христианском мире» не было христиан, – так могли думать только простодушные монголы, не искушенные в таинствах западных иерархий. Не придавая значения догматическим различиям между католицизмом, православием и несторианством, они полагали, что все христиане – их союзники. Так было в Золотой Орде, где сторонник несторианства Бату-хан легко нашел общий язык с православным Александром Невским, так было и здесь, где Хулагу легко заключил союзные договоры с царем Киликийской Армении Гетумом I Рубенидом (православие), с антиохийским владетелем Боэмундом VI (монофисит), с монофелитами Ливана...

«Европейцы» были внешне объединены знаком креста, но каждый из них имел свою мошну, и состояние этой мошны было для каждого важнее всего. Столпившись у восточного берега Средиземного моря, как свиньи у кормушки, захватив здесь каждый свой пятачок земли, они энергично, с душераздирающим хрюканьем, отталкивали пятачками и рылами, оттирали боками всех соперников. Каждый хотел оказаться монополистом в этой торговле – пусть даже ценой сожжения дома соседа. Не страшно нищему, что деревня горит: взял сумку да пошел...

Разумеется, здесь, на узкой прибрежной полосе, где вся торговля была морская, в особом положении оказывался тот, у кого был флот: генуэзцы и венецианцы (пизанцы не могли уже составить им серьезной конкуренции), и снова – тамплиеры и иоанниты. Как-то само собой получалось, что у этих же фигурантов оказывались и деньги, – а прочие доблестные рыцари все глубже, по самые уши, влезали в долги. Романтика рыцарства обернулась романтикой чистогана, а военно-монашеские ордена Европы превратились на Востоке в скопище нуворишей и спекулянтов. Торговая монополия монголов была им чертовски невыгодна! Когда монгольские купцы продавали, они, согласовав через гильдию минимальные цены и предельные объемы поставок, могли быть спокойны: никто из них не продешевит. Когда же монголы покупали, они с удовольствием наблюдали, как разрозненные и ненавидящие друг друга европейцы, стараясь сбыть именно свой, уже залеживающийся товар, сбивали друг другу цены!