А нам пришла пора рассказать, что за жизнь была у Корчака на войне, во время которой создавались великие книги о любви и уважении к детям.
Глава семнадцатая. Эх, дороги…
пели мои родители — оба, прошедшие войну, папа на фронте, мама в тылу — замечательную песню Льва Ошанина и Анатолия Новикова.
Песня о другой войне, не о той, на которой сражался наш герой. Но, мне кажется, произведение это настолько поразительное, что, в сущности, рассказывает о любой войне. Во всяком случае, дороги — наверное, главное слово для фронтовика, в том числе и для Корчака.
Надо заметить, что Януш Корчак пишет о Первой мировой войне крайне скупо. Он — абсолютно мирный человек. Война ему противна настолько, что он предпочитает о ней особо не вспоминать. Ни обобщений, ни выводов не делать.
На фронте наш герой сделал карьеру (если, конечно, ловко употреблять здесь такие слова): ушел лейтенантом, стал капитаном.
Понятно, что военная карьера Корчака абсолютно не радовала, но как минимум свидетельствовала о том, что дело свое военно-медицинское он делал хорошо.
Корчак служил младшим ординатором дивизионного лазарета в армии Самсонова.
Младший ординатор лазарета — это не фронтовой врач, уносящий раненных под огнем врага с поля боя. Это доктор, который видит результаты войны: разоренные деревни и города; плачущих детей; истекающих кровью солдат — красивых молодых парней, которые становились никому не нужными инвалидами.
В одной из деревень Корчак заметил слепого еврейского старика, который ходил по пепелищу и искал свой дом. Дом сгорел, но старик этого не видел и, перемешивая ногами золу, шагал в поисках сгоревшего дома.
Картинка врезалась в память навсегда.
Война сделала характер Корчака еще более мизантропичным. Он все больше убеждался в том, что от мира взрослых ничего хорошего ожидать нельзя.
«Мне бы с камешками поговорить — с людьми не очень получается, — признавался Корчак. — И не то, чтобы я не хотел — это какой-то врожденный изъян»[123].
С камешками тоже не больно-то поговоришь. И что же делать? Где отыскать собеседников? Ведь в молчании жизнь представляется еще более бессмысленной.
К детям! Всегда и только к ним.
Они — спасение, они — выход, они — защита.
В 1917 году госпиталь из Тирасполя, где служил наш герой, эвакуировали в Киев.
Под Киевом Корчак работал тем, кем умел и хотел — педагогом. Правда, на этот раз работа требовала немыслимого, почти нечеловеческого напряжения.
Корчаку поручили четыре (!!!) интерната для детей, у которых война отняла дом и родителей. Четыре сиротских дома в стране, изнывающий от голода и холода.
Стефания Вильчинская в Варшаве, Януш Корчак под Киевом делали, в сущности, одно и то же: старались помочь детям, по чьим судьбам жестоко прокатилась война.
Корчак писал, что его рабочий день продолжался 16 часов. В полной темноте, всегда голодный, он два раза обходил четыре дома, чтобы оказать детям ту медицинскую помощь, какую мог. Да и чтобы просто поддержать их, поговорить, рассказать сказку, если у него находились силы говорить, а у детей — слушать.
Из еды ничего, кроме сушенной рыбы, невозможно было отыскать.
Не хватало дров. Дети и Корчак воровали их в лесу. Занятие опасное. Если замечал лесник — без предупреждения стрелял дробью. Но без этих «елок-палок» воспитанники интернатов вовсе бы замерзли.
«Еще буржуазный лесник в уже коммунистическом лесу, — пишет Корчак. — А потом следует признание. — Я тайком купил буханку хлеба и ел его ночью в темноте, как вор. Я прятался и скрывался.
Мне стыдно было честно сказать:
— Я не смогу — голод мой не может перешагнуть определенной границы. Мне нужны силы»[124].
И силы откуда-то находились — силы помогать детям.
Как можешь. Как умеешь. Но все свои силы — им, беспомощным и маленьким.
Так было у Корчака всю жизнь, до последнего часа: копить силы, чтобы отдать их детям…
В одном из интернатов Корчак встретил одиннадцатилетнего мальчика по имени Стефан.
Условия, в которых жил Стефан, как и другие дети, были ужасны. У нашего героя возникла мысль взять мальчишку себе, однако возникли сомнения.
Почему?
Корчак никогда индивидуально ни с кем не занимался. Воспитанников должно быть «сто плюс» — такое количество для него в самый раз.
Это не случайность, не веление обстоятельств, но — четкая позиция: если можешь помочь многим, не трать себя на одного. Тем более если твердо решил: никогда не заводить детей.
Однако, подумав, Корчак счел необходимым в данном случае сосредоточиться на одном ребенке. Чему, как человек пишущий нашел, разумеется, объяснение.