Ян Собеский

Король, Лотарингский и часть начальствующих приобщились святых тайн из рук святителя-капуцина. Сердце у меня сжималось при мысли, что все готовились, как бы перед смертным часом. Говорили, чего я, впрочем, не слыхал, будто отец Марк, сам того не зная, в конце обедни вместо слов «ite missa est» пророчествовал, в припадке ясновидения, о победе. Король впоследствии ничего подобного не говорил.

Прямо от алтаря пришлось садиться на коней. Только при выходе из часовни королю и князю подали по кубку вина и по куску хлеба, так как не было времени позавтракать.

Наши гусары уже собирались спускаться с крутой горы в равнину. Спуск был неимоверно труден, ибо местность была взрытая, засыпанная камнями, покрытая неровностями, промоинами и рытвинами, в которые валились кони. Было чрезвычайно трудно сохранять боевой порядок, и поминутно то одна то другая из пяти шеренг должна была останавливаться и выравниваться, поджидая запаздывающих. Не было возможности ускорить шаг, так как все бы перепутались и поломали шеи. Тем временем кесарские полки уже с успехом расположились на равнине, ибо виноградники и пасеки служили хорошими прикрытиями. Около десяти часов утра полки Лесле, раненый князь Крой и князь Саксонский значительно подвинулись вперед, завладев всеми теснинами. А наши гусары все еще спускались, так что король Ян послал сказать австрийцам немного подождать, пока конница не выберется из ущелий. Только в одиннадцать часов вся наша конница, преодолев преграды, выровнялась сомкнутыми рядами в поле и была радостно приветствована кесарскими войсками.

Пришлось передохнуть немного, чтобы дать людям и коням оправиться и подкрепиться хотя бы куском хлеба. Король и Лотарингский прилегли с несколькими князьями под деревом и приказали подать завтрак, приготовленный неважно.

Тем временем около полудня стало невыносимо жарко. В доспехах, в кафтанах, обремененные оружием, люди изнывали. Едва перекусив, король сел на коня, на этот раз со всею пышностью: впереди бунчужный с бунчуком, сзади оруженосец с золотою тарчей[30], и стал объезжать войска вместе с Лотарингским, обращаясь к немцам по-немецки, к другим то по-французски, то по-итальянски, вливая в сердца бодрость и мужество.

У турок было достаточно времени выстроиться против нас и приготовиться к битве, которой они не придавали особого значения. Можно сказать, что еще за час до развязки никто не предвидел и не догадывался, какой будет конец.

Завязался кровавый бой, в особенности вдоль крутого спуска около Нейдорфа, где наша конница с трудом держалась против турок. Правда, своим напором она расстраивала их ряды, сминала, но зато потом не могла ни двинуться, ни повернуться. Тяжелая, как молот, она дробила все; но и поднять ее было тяжело, как молот. В первой же стычке был убит юный, пылкий и храбрый сын каштеляна Потоцкого, любимец отца, страшно рисковавший жизнью. Пал также дельный полковник Асверус. Наши гусары едва избегли полного разгрома, и, если бы не баварцы, прибежавшие на помощь, их бы перебили.

Король, расстроенный, сам ринулся на турок во главе второй линии конницы, подбодряя и воодушевляя людей к бою. Этою атакой он решил судьбу дня, потому что турки не выдержали натиска и побежали.

В начале битвы турки не думали, так же как и мы, что сражение может сделаться решительным. Только около полудня они заметили, что имеют дело с более сильным неприятелем, нежели предполагали. А татары первые со страхом доложили Кара-Мустафе, что во главе армии, пришедшей снять осаду с Вены, стоит польский король, при одном имени которого они дрожали; они видели, что приходится иметь дело не с одними войсками Лотарингского или с несколькими тысячами Любомирского, а с многочисленною ратью, которая чудесным образом пробралась через лесистые, пересеченные пропастями горы, чтобы напасть оттуда, где ее никто не ждал. Теперь уже вышли в бой сам Кара-Мустафа, и Ибрагим, и волошские подкрепления. А татары, которые, как говорят, очень неохотно собрались воевать, стали подумывать о том, как бы спасти собственную шкуру, а до визиря им дела не было.

Когда наша вторая линия, во главе с королем, опрокинула турок, она остановилась только перед самыми окопами их лагеря, где навстречу вышел сам Кара-Мустафа с большим зеленым знаменем Пророка.

Здесь начался бой не на жизнь, а на смерть. В это время на правом крыле Яблоновскому удалось рассеять уже дрогнувших татар; на левом молодецки напирал на турок Лотарингский, а в центре сам король с отборным рыцарством крушил и опрокидывал янычаров Кара-Мустафы. Еще около пяти часов пополудни судьба сражения не была решена. Король собирался было, удержав за собою поле битвы, отложить окончательный удар до завтра; а великий визирь был, по-видимому, так спокоен за свою судьбу, что приказал на поле битвы раскинуть свою красную палатку и прилег в ней отдохнуть вместе с сыновьями.

Но тут король, объезжая ряды войск и знакомясь с положением, вдруг, как бы осененный свыше, дал знак к бою.

— Все должно решиться сегодня! — воскликнул он. — Завтра будет слишком поздно.