Ян Непомуцкий

День был солнечный, но какой-то странный. Непомуцкому казалось, что он пробивается сквозь какое-то приятное, желтоватое желе, все было залито густым светом, и приятным, и утомляющим. У него заболела голова, но он не жаловался, боясь испортить Жене настроение. Тащил ее за руку из магазина в магазин, не позволял ей покупать то, что не вызывало у нее восторга, хотя бы это и было ей нужно. Она примерила дюжину пар туфель, пока, наконец, выбрала одну, которая ей подошла, но в соседнем магазине оказались такие, которые понравились ей еще больше, она так расстроилась, что Ян сразу же решил купить и эту пару.

Купили белье, ночные сорочки, кофточки. Нашли две отличные юбки.

В полдень, проглотив несколько бутербродов у стойки в пассаже, пошли в парикмахерскую в самом центре на Вацлавской площади.

— Хочу в самую лучшую! — сказала Женя.

Ян выбрал на развешанных над зеркалом фотографиях самую модную прическу.

— Это очень пойдет вашей жене, как раз к ее лицу, — сказала парикмахерша.

Три молодые женщины, или девушки, одна краше другой, окружили Женю, сразу же определили, что волосы у нее великолепные, цвет очень красивый, и заключили, что прическу сделают за два с половиной часа. Ян выразил желание подождать в салоне парикмахерской. Развалившись в удобном кресле, он занялся журналами, которые ему принесли девушки.

Роль влюбленного мужа, не расстающегося со своей женой даже в самые сокровенные минуты женского туалета, пришлась ему по душе. Он вспомнил, как завидовали ему пограничники на эстонской границе. Люди часто принимали Женю за его супругу, когда они появлялись вместе. Фамилия у нее была та же. Но никогда еще он не испытывал от этого такого удовлетворения.

Сейчас это вызывало в нем настоящее ликование. Он не хотел задумываться над причинами появления этого нового победного чувства, когда он предложил ей пойти за покупками. Боль в голове постепенно прошла, а когда ему принесли чашку кофе, он готов был всех одарить самой своей лучезарной улыбкой.

Все еще охваченные этим настроением, они приехали на вокзал. Женя провожала его, переодетая в его супругу, придуманную им себе в тот день. Несколько пестрых свертков они оставили в камере хранения. Женя их заберет, когда уйдет поезд.

Одетая с головы до ног во все новенькое, она держала его под руку, смотрелась в каждое зеркало, мимо которого они проходили, останавливалась и смеялась над своей прической.

— Только сейчас вижу, что голова у меня как яйцо.

— Голова у тебя — лучше не бывает!

Поезд отходил ровно в пять вечера.

Преобразившаяся Женя стояла перед ним возле вагона, и ее оживление стало пропадать. Голос угас, слов все меньше. Наконец, она совсем замолчала и старательно избегала его взгляда.

Непомуцкий тоже молчал. «Скорей бы отошел поезд», — подумал он.

Она раскрыла медальон и сказала:

— Взгляни на свою фотографию. Дотронься пальцем.

Он пощупал маленькую пожелтевшую фотографию с правой стороны медальона. С левой была свадебная фотография Михала.

— Это ты должна сжечь, — сказал он. — Вложи Курилова. Мне стыдно. Во всяком случае, он этого заслуживает больше, чем я.

— Нет, — сказала она. — Вы принадлежите друг другу. Сколько раз вас так фотографировали! Вы всегда будете вместе.

— Я человек ненадежный и безответственный, — заметил Ян.

— Ну и что же, — перебила она, — природа тоже ненадежна и безответственна.

— Но людей за это наказывают.

— Желаю тебе самого сурового наказания.

Грохот поезда прервал их разговор.

— Чем современнее эти поезда, тем сильнее грохочут, — сказал Ян.

— Не пропадай.

— Женя, я не могу жить двумя жизнями.

— Что?

— Это все, что я могу тебе сказать: не могу жить двумя жизнями.

Она ошарашенно посмотрела на него.

— Безумный, — шепнула она, — ты хочешь одну жизнь? Такого не бывает. Нет одной жизни. Понимаешь? Нет.

— Я все меньше понимаю, что такое жизнь, Женя.

— Не надо искать решения, или оно придет само собой, или все должно оставаться так… без решения…

— Не грусти.

— Я не грущу.

— И не плачь!

— Не буду. Если попадешь в катастрофу или вывалишься из вагона, мне привидением не являйся, не выношу привидений. — Слезы текли у нее по щекам.

«Не могу. Нет мочи. Как это вынести? — думал Ян. — Еще пять минут. Еще только пять минут».

— Думай о нем почаще. Я думаю и буду думать.

— Я так хотела бы приходить к нему хоть раз в неделю. Там, наверное, никто не косит траву и не чистит около могилы. А лампадка давно погасла.

— Это было безумие — зажигать лампадку.

— Я могу, по крайней мере, смотреть на него. Видел фотографию Михала? Лампадка у меня горит всегда. В его память горит.

Он молчал.

— К тебе я не могла бы приходить. Твоя могила — весь мир. Мир.

Стали закрывать двери вагонов. Ян вошел последним. Все уже расселись. Помахал ей рукой в окно.

Поезд тронулся, и Ян вспомнил, как возил ее в прошлый раз за город. Она любила поезда. Любила ездить. А ему езда на этом поезде казалась унылой и чересчур медленной.

— Как трясет! Наверняка сидим над самым колесом, — сказал он.

Подвернув ноги под сиденье, она пристально смотрела в окно.

— Как ты можешь все время смотреть в окно?

Она улыбнулась: