Ян Непомуцкий

Я быстро пришел в себя. Годами жил я без жены. Вообще без женщин, слишком всего было много и без них. На женщин у меня уже не хватало ни сил, ни времени. Раньше я никогда не смотрел на Женю как на женщину. Она была для меня святой, женой умершего брата. «Кто тебе глаз выколол? — Брат. — То-то так глубоко!»

Я не видел ее. Просто ее взял. Но потом я должен был ее увидеть. Не случись того, что случилось, мне и в голову бы это не пришло. Никогда я не вспоминал первой встречи, когда она ошарашила Михала, распахнув свою шаль, под которой ничего не было. Не говоря ни слова, я стал расстегивать пуговицы на ее платье. Она помогала мне, потому что пальцы мои, хоть и успокоившиеся после возбуждения, были неловки. Не помня себя, я упал на ее обнаженную грудь. Соски у нее были совершенно черные, ничего другого я не видел. Ничего другого я не хотел видеть. Ничего другого мне было и не надо. Возможно, я упустил что-то важное.

Я поднялся, набросил на нее платье и подумал: надо возвращаться.

— Я решил вернуться на родину, — сказал я ей.

— Хорошо, поедем вместе.

В деревне мы прожили еще несколько дней. Любочка была у бабушки в Саратове. Мы купались в пруду с деревенскими ребятишками, гуляли по редкому лесочку, сидели часами на лугу. О нашем безумстве мы не обмолвились ни словом. Я все время твердил, что должен вернуться на родину, так как обязан позаботиться о своей семье.

На восьмой день крестьянин с дороги крикнул нам, что Саратов горит. Деревня находилась на другом берегу Волги. Я поднялся на самое высокое место. Огонь пожирал целые кварталы деревянного города. Было видно, как стремительно распространяется пожар, ничто ему не препятствовало. Я знал, что, когда еще горела опера, в пожарных шлангах не было воды. Из пламени торчали голые белые стены каменных зданий. Это были школы. Запыхавшаяся Женя прибежала за мной, схватила меня за руку. Я не мог произнести ни слова. Меня била дрожь. Восьмидневное пребывание в этой милой деревне, как выяснилось, ничуть не укрепило мои расстроенные нервы. Онемев от ужаса, мы бросились домой и, не сговариваясь, охваченные одним порывом, принялись упаковывать наши скромные пожитки. Я раздобыл у крестьян тачку, нагрузил ее, и мы двинулись в Саратов. Так, огнем начавшееся, огнем и закончилось наше с Женей короткое лето в обрамлении сплошного огня пожаров.

В городе царила паника. Ветер гнал пламя к возвышающимся в центре кварталам. Пожарники копали широкий ров, чтобы преградить дорогу огню. Это спасет каменную часть города, деревянная же была осуждена на гибель.

Да, пожары. Они преследовали меня всю жизнь.

В раннем детстве, еще в родном городе, после тяжелого гриппа, а грипп тогда был коварной болезнью, мне довелось увидеть страшное зрелище. Разбудила меля сумятица в доме, я открыл глаза — все вокруг было красным, комнату заливал яркий красный свет, хлынувший через окно. Я подбежал к окну и увидел красные волны, колыхавшиеся внизу возле крепостных стен, в северной части города, выстроенной возле старых укреплений. Горело сено на военном складе, от него загорелись соседние пакгаузы, набитые разным военным снаряжением. Прибежала мать и набросила мне на плечи одеяло. Я дрожал от страха и холода. Она сказала: «Папа с пожарниками. Ложись в постель. Пожар далеко». Но она даже не попыталась оторвать меня от окна; обнявшись и тесно прижавшись друг к другу, мы наблюдали, как пожар разрастался, а потом стал затихать, пока на заре с ним не справились окончательно. Михал проспал всю ночь. У меня же на следующий день началось воспаление легких. Старый доктор боялся за мою жизнь. Сказал он это только тогда, когда я, слабый, как только что народившаяся гусеница, выкарабкался из болезни; когда же я лежал в лихорадке, он рассказывал свои грубые анекдоты и пытался развеселить мать, которую очень любил. Она жаловалась: кашляет, кашляет, господин доктор. Пусть кашляет, говорил он, пусть себе кашляет, умрет, вот тогда перестанет кашлять. Каждую ночь я вскакивал с воплем, что горю, и бросался из комнаты; мать была вынуждена переселиться ко мне, чтобы успокаивать меня во время галлюцинаций.

И в Копенгагене, когда я каждый день поджидал берлинский поезд, которым должна была приехать Лариса с Анной, ужасный пожар на пристани загнал меня еще дальше в тупик моего отчаяния, ввергнул в еще более мучительное одиночество. Меня грызли сомнения, ревность, ощущение всеобщего презрения.

В смятении и беспамятстве я попал в объятия Жени. Лег с женой своего брата, клянусь, впервые, и тогда же принял решение покончить все разом, сжечь за собой мосты, отправиться еще раз в неизвестность — на родину. Что такое родина? Где родина человека?