Яковлев А. Сумерки

Конечно, экономические трудности возникли не в февра­ле 1917 года. Они коренились в разрушительной войне, но общественное мнение списывало их на нераспорядитель­ность новых властей. То же самое происходит и сегодня. На смену демократической эйфории пришли разочарования, но­вая власть быстро теряла свою недавнюю популярность. Не­объяснимую политическую близорукость проявила и разви­вающаяся национальная промышленная и банковская бур­жуазия. Экономическая некомпетентность демократической власти вела революцию к гибели, а страну — к катастрофе.

Второе. Одним из основных требований революции бы­ло заключение демократического мира. Но генералитет, про­мышленные круги не хотели упускать тех выгод, которые могли получить страны-победительницы. Эти социальные группы, равно как и само Временное правительство, упорно не замечали тот очевидный факт, что военно-политическое напряжение в России достигло запредельной черты. Они на­деялись, что победоносное окончание войны снимет многие политические и экономические проблемы. Где тут были ил­люзии, а где реальный расчет, сказать сегодня трудно. Но так или иначе, Временное правительство не сумело оседлать проблему. Конечно, оно не могло пойти по пути предатель­ства, как это сделал Ленин, заключив Брестский мир, но и оказалось не в состоянии найти достойный выход из сло­жившейся обстановки. Союзники России по войне тоже не смогли трезво оценить положение и проявили трагическую недальновидность.

Третье. Крестьянство России надеялось, что революция быстро решит застарелые проблемы деревни. Однако оно получило лишь смутные обещания, касающиеся подготовки аграрной реформы, суть которой сводилась к ликвидации помещичьего землевладения. Но крестьянство устало ждать. К осени 1917 года, еще до октябрьского переворота, Россию охватили стихийные крестьянские бунты. Захват помещичь­их земель и разгромы поместий приняли массовый характер, подчас варварский. Растаскивались бесценные предметы ис­кусства, художественные полотна, старинная утварь, бога­тейшие библиотеки сжигались вместе с усадьбами. Дикая стихия вскачь неслась по России.

Лидеры Февральской революции так и не поняли всей глубины крестьянского вопроса. Более того, они отменили законы, связанные с развитием фермерства. Помутнение рассудка было очевидным. Отними, раздели, пропей — вот они, этапы «большого пути» к разрушению страны.

Четвертое. Не получили должного удовлетворения от ре­волюции многочисленные народы, населявшие Россию. Ес­тественно, что революция дала мощный толчок развитию национального самосознания, но лидеры февральской демо­кратии не сумели создать убедительной национальной про­граммы. В то же время яростную кампанию за самоопреде­ление народов вели большевики. В результате они получили поддержку, прежде всего в феодальной элите национальных районов, хотя понятно, что для большевиков принцип само­определения был лишь лозунгом, а не нормой реального права. Придя к власти, они осуществили такую националь­ную политику, которая пресекла все попытки народов Рос­сийской империи использовать свое право на самоопределе­ние, равно как умертвила и возможности добровольного объединения народов на демократических принципах. Фев­ральская революция, таким образом, и здесь ошиблась.

Пятое. Революция открыла уникальную перспективу сво­бодного развития России. Временное правительство сделало немало для демократизации страны. Оно осуществило поли­тическую амнистию, сделало шаги к установлению 8-часово- го рабочего дня, провозгласило политические свободы, пол­ную веротерпимость. Свобода слова и собраний стала реаль­ностью. В послефевральские месяцы 1917 года необычайно быстро росли профессиональные союзы.

Встает мучительный вопрос, не менее актуальный и се­годня: почему же всего через несколько месяцев, уже осенью 1917 года, демократия, рожденная Февральской ре­волюцией, была сметена контрреволюционным переворо­том? Как мне представляется, самая большая беда, которая настигла Февральскую революцию, состояла в том, что Рос­сия была не готова к одномоментному повороту такого каче­ства, как кардинальная смена общественного и государст­венного устройства, особенно в условиях военной разрухи. Люди, обессиленные войной, гибелью кормильцев, нище­той, ожесточались, становились все более безразличными к чужому горю и чужой боли. Оставалась только надежда на чудо. И здесь лежит разгадка восприимчивости к разруши­тельной идеологии революционаризма, в том числе и боль­шевистской идеологии насилия.