Яковлев А. Сумерки

Здесь уместно заметить, что мы, в России, весьма упро­щенно понимаем либерализм как слабость власти и право на полную волю, проявляем этакое умиление по поводу тех или иных «шалостей» и «капризов» своевольных честолюбцев. Тут и лежит одна из причин наших заблуждений. Говоря просто, либерализм — это когда в обществе много человека и мало государства. Но свободу либерализм ставит вровень с ответственностью перед законом. Правят законы, а не люди. Иными словами, либерализм — это жесткость, но не жесто­кость, диктатура закона, но без диктаторов.

В этой связи хотел бы обратить внимание на своего рода программные слова Столыпина, актуальные и сегодня. Он го­ворил, что «преобразованное по воле монарха отечество дол­жно превратиться в государство правовое, так как пока пи­саный закон не определит обязанностей и не оградит от­дельных русских подданных, права эти и обязанности будут находиться в зависимости от толкования и воли отдельных лиц, то есть не будут прочно установлены».

Разумная твердость в саратовских событиях, несомненно, помогла карьере Столыпина. Когда кабинет Витте в апреле

1906 года ушел в отставку, Столыпин был назначен на пост министра внутренних дел, то есть стал главным полицейским империи в правительстве Горемыкина.

В то время начала свою работу I Государственная дума, учреждение шумное, драчливое, оппозиционное к власти. Ни Горемыкин, ни его министры не знали, как вести себя с депутатами — по преимуществу краснобаями и демагогами, ибо эти министры никогда не были публичными политиками по причине своей чиновничьей сути. Один Столыпин был и отменным чиновником, и блестящим оратором, относитель­но готовым к обращению с парламентом — совершенно но­вым явлением в жизни России.

Его речи волновали. В них были твердость и стойкое пони­мание как прав, так и обязанностей власти. В первый раз из министерской ложи на думскую трибуну поднимался ми­нистр, который не уступал думским ораторам в умении вы­ражать свои мысли. С Думой разговаривал не выскочка- чиновник, а государственный муж. Очень скоро стало ясно, что правительству с Думой не ужиться, для власти она была слишком левой. Камнем преткновения стал аграрный вопрос.

Правительство повело дело к разгону I Думы. Решившись на этот шаг, оно обставило его различными мерами предос­торожности. Имея на руках царский манифест от 8 июля о роспуске Думы, Столыпин, на которого была возложена эта миссия, по телефону известил председателя Думы Муромце­ва о своем намерении выступить на очередном ее заседании 9 июля, в понедельник. Но уже накануне, в воскресенье, Тав­рический дворец, где она заседала, был оцеплен войсками.

В июле же 1906 года Столыпин был назначен председате­лем Совета министров. Портфель министра внутренних дел оставался у него, что означало беспрецедентную концентра­цию власти в одних руках. С первых же дней премьерства Столыпин зарекомендовал себя жестким администратором и искушенным политиком. Были пресечены попытки собрав­шихся в Выборге депутатов разогнанной Думы обратиться к народу с призывом к гражданскому неповиновению. Подав­лены восстания моряков и солдат в Свеаборге и Кронштадте, так же как и попытки рабочих поддержать эти выступления забастовкой.

Решительность в проведении репрессивного курса сделала Столыпина кумиром правящей элиты. Его авторитет особен­но подскочил после покушения на него самого, совершенного эсерами-максималистами 12 августа 1906 года. Убийцы взор­вали две бомбы в приемной премьера на его даче. Были уби­ты 27 человек из числа посетителей и прислуги, в том числе и трое покушавшихся. Тяжелое ранение получила четырнадца­тилетняя дочь Столыпина, ранен был и его трехлетний сын. Кабинет, где Столыпин в то время находился, не пострадал.

Покушение потрясло Столыпина. Как вспоминают совре­менники, он заметно изменился даже внешне. Меры борьбы с революционными выступлениями стали еще жестче. По свидетельству Витте, когда Столыпину напоминали, что он раньше рассуждал вроде бы иначе, был мягче, тот отвечал: «Да, это было до бомбы на Аптекарском острове, а теперь я стал другим человеком».

19 августа 1906 года в чрезвычайном порядке был принят указ о введении военно-полевых судов. Судопроизводство, проводившееся строевыми офицерами, должно было завер­шаться в 48 часов, приговор приводился в исполнение через

24 часа. Жестокость армейских чинов достигла таких масш­табов, что даже военный министр Редигер возмутился дейст­виями Столыпина.