Яковлев А. Сумерки

На следующий день пропуск прислали. Поехал. С перепу­гу работники отдела пропаганды стали тащить меня в прези­диум, но я отказался. Речи выступающих отличались пусто­той. Было заметно, что одни не поняли, что было сказано в докладе, другие делали вид, что не поняли, и мололи всякую чепуху из привычного набора банальностей. А по Москве был пущен слух, что доклад Горбачева слабый и не представ­ляет научного и практического интереса. Вечером я позво­нил Михаилу Сергеевичу и поделился своими впечатления­ми. Он заметил, что «игра идет крупная».

Как я уже упомянул, в этом же месяце Горбачев поехал в Англию. Меня он включил в состав делегации. Этот визит был интересен во многих отношениях. Запад после его поезд­ки в Канаду и оценок со стороны авторитетного Трюдо начал с особым вниманием приглядываться к Горбачеву, не без ос­нований считая, что с ним еще придется иметь дело в буду­щем. Горбачев оказался на политическом испытательном стен­де, да еще под наблюдением такой проницательной политиче­ской тигрицы, как Маргарет Тэтчер. Это она потом поставила диагноз, заявив, что с этим человеком можно иметь дело.

Горбачев был принят на высшем уровне. Тэтчер вела се­бя предельно внимательно, но в переговорах, особенно по проблемам разоружения, свои позиции отстаивала жестко. Я имел возможность наблюдать яркое представление, очень похожее на театральное по своим контрастным краскам и поведению актеров. В перерывах между официальными бе­седами Тэтчер — само очарование. Обаятельная, элегантная женщина, без всяких властвующих ноток в голосе, прекрас­но ведущая светский разговор. Наблюдательна и остроумна. Но как только начинались разговоры по существу, Тэтчер преображалась. Суровость в голосе, искры в глазах, назида­тельные формулировки, подчеркивающие собственную пра­воту. Видимо, поэтому ее назвали «железной леди», хотя я ничего в ней железного не увидел. Потом встречался с ней неоднократно, в том числе и у нее дома.

Горбачев вел себя достаточно точно. Ни разу не впал в раздражение, вежливо улыбался, спокойно отстаивал свои позиции. Переговоры продолжали носить зондажный харак­тер до тех пор, пока на одном из заседаний в узком составе (я присутствовал на нем) Михаил Сергеевич не вытащил из своей папки карту Генштаба со всеми грифами секретности, свидетельствующими о том, что карта подлинная. На ней бы­ли изображены направления ракетных ударов по Великобри­тании, показано, откуда могут быть эти удары, и все осталь­ное. Тэтчер смотрела то на карту, то на Горбачева. По-моему, она не могла понять, разыгрывают ее или говорят всерьез. Пауза явно затягивалась.

— Госпожа премьер-министр, со всем этим надо кончать, и как можно скорее.

— Да, — ответила несколько растерянная Тэтчер.

Из Лондона мы уехали раньше срока, поскольку нам сооб­щили, что умер Устинов — министр обороны.

Этими рассказами я хочу лишь напомнить о той реальной обстановке в высшем эшелоне аппарата партии, которая складывалась перед Перестройкой, перед Мартовско-апрель- ской демократической революцией, зерна которой уже нача­ли прорастать. Совещание по идеологии и визит в Англию оказались, как я считаю, своеобразной прелюдией, пусть и робкой, к тем переменам, которых напряженно ждала страна.

А пока что жизнь шла своим чередом. С горечью хочу упомянуть о своем серьезном промахе в оценке людей. Пос­ле моего возвращения из Канады резко изменил отношение ко мне Крючков. Он как бы забыл о времени, когда вместе с Андроповым после провала их операции в Оттаве начали вести против меня стрельбу «на поражение». Крючков напо­ристо полез ко мне в друзья, а мне было интересно поглубже понять, что это за контора такая, которая на пару с ЦК дер­жала страну за горло. По правде говоря, внешняя разведка меня мало интересовала, а вот, скажем, идеологическое уп­равление КГБ — другое дело. Мне хотелось поглубже понять механизм подавления интеллигенции, средств массовой ин­формации, религии.

А Крючков тем временем, уловив мой интерес, много и в негативном плане рассказывал мне об идеологическом уп­равлении контрразведки. Он стал буквально подлизываться ко мне, постоянно звонил, зазывал в сауну, всячески изобра­жал из себя реформатора. Однажды, когда я упомянул, что было бы хорошо на примере одной области, скажем Ярослав­ской, где крестьян надо искать днем с огнем, проэкспери- ментировать возможности фермерства, он отвечал, что это надо делать по всей стране и нечего осторожничать. Когда я говорил о необходимости постепенного введения альтерна­тивных выборов, начиная с партии, он высказывался за по­всеместное введение таких выборов. Всячески ругал Виктора Чебрикова, председателя КГБ, за консерватизм, утверждал, что он человек профессионально слабый, а Филиппа Бобкова поносил последними словами и представлял человеком — ду­шителем инакомыслящих, восстанавливающим интеллиген­цию против партии. Просил предупредить об этом Горбаче­ва, хотя тот еще и не был Генсеком. Он писал мне в то время: