Яков. Воспоминания (СИ)

Кажется, она совсем потеряла самообладание. Прекрасно. Именно то, что мне и нужно. Она попыталась уйти, но я приказал ей сесть. Похоже, только теперь она вспомнила о моем присутствии в комнате:

— Вы же не будете строить обвинение на показании каких-то духов?!

— Конечно нет, — я подошел ближе. Так, на всякий случай. Эта женщина уже доказала, на что способна. И мне бы не хотелось, чтобы сейчас, загнанная в угол, она попыталась что-нибудь учинить. — Вот записки, которые получили жертвы незадолго до смерти. Написаны они искаженным почерком, так что узнать, кто их писал, невозможно. А вот письмо, которое мы нашли у господина Мазаева. Оно написано Вами, и подписано вашим именем. Здесь также письма из Вашей переписки с господином Мироновым. Так вот, между этими анонимками и Вашими письмами есть связь: бумага одинаковая.

— Бумага?! Да мало ли кто еще мог пользоваться такой бумагой?! — расхохоталась Громова.

Она теряла власть над собой на глазах, а я старался давить еще сильнее, и тоном, и позой. Мне нужно, необходимо было ее признание. Для меня доказательств и свидетельств было достаточно. Но не для суда. Любой умный адвокат камня на камне не оставит от моих улик. И поэтому я должен был добиться от нее признания, публичного. А она сильная, решительная женщина, убившая двух своих соперниц, если она соберется с духом, я не добьюсь ничего. И убийца останется безнаказанным. Мой шанс только один — здесь и сейчас. И я продолжал давить всей силой своего характера:

— Я навел справки. В Затонске такую бумагу не продают. То есть, купить ее здесь невозможно. А изготовлена она в Германии. Где Вы были пять лет назад.

Я пытался создать у нее впечатление, что знаю о ней все, что имею ответ на каждый ее вопрос. Но она еще не сдалась.

— А это не доказательство!

— Это косвенное доказательство. Но есть и свидетель.

Я пошел к двери, краем глаза отмечая, что все в комнате замерли, неподвижные, как статуи, и такие же безмолвные. Тишину нарушало только потрескивание свечей, мои шаги, да тяжелое, загнанное дыхание Громовой.

— Прошу Вас.

По моему приглашению в комнату робко вошла молоденькая служанка. Как я и предполагал, высокомерие Громовой сыграло с ней злую шутку. Такие дамы никогда не замечают слуг. А молоденьких хорошеньких служанок в особенности.

— Расскажите, что Вы видели в тот вечер, когда проводился спиритический сеанс, — попросил я девушку. Она робела перед господами и передо мной, но отвечала твердо и уверенно:

— Когда все гости стали расходиться, господин Мазаев забыли трость в прихожей.

Я показал девушке две трости, свою и мазаевскую.

— Какую из них?

— Эту, — служанка без тени сомнения указала на трость Мазаева.

— И что было потом?

— А потом я видела, как госпожа Громова взяла ее и ушла.

Громова побледнела, хотя, казалось бы, дальше и некуда:

— Я хотела отнести ее господину Мазаеву!

Слабая увертка. Совсем слабая. Еще чуточку, и …

— А куда направилась госпожа Громова? — четко и ясно спросил я у служанки.

И так же твердо, без тени сомнения, девушка ответила:

— Пошла к реке. Я так еще удивилась…

Смотреть на Громову было уже страшно. Искаженная белая маска вместо лица. Осталось закончить.

— Полагаю, дальше все ясно. Госпожа Кулешова была найдена мертвой у реки. И убита она была вот этой тростью. На ней ее кровь.

И я положил трость на стол, прямо перед Громовой.

Она не отшатнулась. Она не смотрела ни на меня, ни на трость. Только на Петра Миронова. А он смотрел на нее. С ужасом.

— Ты предал меня! — Громова закрыла лицо руками и разрыдалась.

Сделано. Она сломлена и более сопротивляться не станет. Мне осталось лишь закончить историю, чтобы ни у кого не осталось вопросов:

— Господин Миронов предал Вас пять лет назад, когда оставил Вас и увлекся Екатериной Саушкиной. Простить предательство Вы ему не смогли. Но и забыть его не смогли. Поэтому и решили избавиться от соперницы. Но господин Миронов уехал. И вернулся в город лишь пять лет спустя. Но опять же не к вам. На этот раз он влюбился в Татьяну Кулешову.

Муж Кулешовой схватился за сердце.

Семенов сидел, уткнув глаза в стол.

Анна вышла, не в силах, видимо, даже слушать этот ужас.

Громова больше не возражала мне. Она рыдала.

И тут заговорил Петр Миронов:

— Я умолял Татьяну уехать вместе со мной. Боялся, что кошмар повторится.

Он стоял, держась за спинку кресла, и, кажется, даже пошатывался слегка. Ужас открытия раздавил его окончательно.

— Так вот почему Вы придумали весь этот спиритический сеанс с нелепым предсказанием о смерти? — спросил я его.

— Я думал, это ее испугает. А вышло… совсем иначе… — он отвернулся к окну.

А я вновь переключился на Громову:

— В тот вечер Вы видели, что господин Мазаев забыл трость, взяли ее, спустились к реке, где и нашли жертву. Вы арестованы, госпожа Громова, по обвинению в двух убийствах, Татьяны Кулешовой и Екатерины Саушкиной.

В комнату вошел жандарм и встал за спиной у Громовой.

И лишь тут она отвела руки от лица. Слез на лице не было. И смотрела она вновь лишь на Петра Миронова. Смотрела с горькой, обвиняющей кривой улыбкой: