Яков. Воспоминания (СИ)

Это Семенов. С изумлением, недоверием, облегчением.

— Вы свободны.

— Что?!

Это Анна Викторовна. Тут, разумеется, облегчения никакого. Зато возмущения в голосе столько, что того и гляди выплеснется. И выплеснется ведь. Ладно, я не мальчик, сумею успокоить барышню.

Поймал себя на том, что жду изумленного «Что?» от Коробейникова. Для симметрии, видимо. Спасибо Вам, Антон Андреевич, что промолчали. Иначе вовсе водевиль получился бы.

Впрочем, водевиль не водевиль, но спектакль сейчас будет тот еще. Анна Викторовна возмущена до предела, даже дар речи потеряла. И этим единственным объяснялось ее молчание. Но долго оно не продлится. Сейчас она все мне выскажет, только слова найдет, достойные такого повода. Обязательно найдет! Трость же нашла! И мне нужно успеть погасить ее возмущение раньше, чем последует взрыв. Поэтому я старался говорить спокойно и уравновешенно, взывая к логике. К логике она способна, я сам вчера видел.

— Я не могу задержать человека за стихи.

Не сработало. Возмущение бьет через край и того гляди выплеснется слезами:

— Да?! А за что же вы дядю тогда задержали?!

Недооценил я ее. Голос дрожит, но не от слез, а от злости скорее. И в руках себя держит крепко, даже на крик не сорвалась. Молодец. Значит, можно попытаться достучаться все же до разума:

— Смотрите, что получается: пять лет назад гибнет Саушкина. И ваш дядя уезжает из города. Через пять лет он возвращается в город, и гибнет госпожа Кулешова. С обеими из них у него была связь. Я не утверждаю, что он виновен. Но уж слишком много совпадений.

Анна Викторовна притихла, слушала внимательно. Но лице написана была вся гамма эмоций, от отчаяния до отчаянной решимости:

— Я Вам докажу, что он не виновен! Просто нужно чтобы убийца сам себя выдал! И во всем сознался!

— И как же это сделать?

Моей иронии она не заметила. Она вся в этом порыве, в своем желании доказать невиновность дорогого человека.

— А очень просто! Спиритический сеанс!

Боже, дай мне сил и терпения. Сейчас предложит спросить у духа Кулешовой, кто ее убил. Ох уж мне эти склонные к мистике девицы! Хотя, при таком-то дядюшке, неудивительно! А Анна Викторовна тем временем продолжала с жаром излагать мне свой план:

— Я поговорю с Кулешовым, и мы сделаем это еще раз. Я позову всех, кто был тогда. Только нужно, чтобы Вы дядю отпустили на этот сеанс!

Убежденности ей не занимать. Она и вправду готова все организовать. И я даже верю, что ей это удастся, она уговорит всех, и они придут. Всех, но не меня. Потому что я на такие глупости не соглашусь ни за что!

— Нет. Это невозможно!

— Ну почему? — вот теперь она почти кричит. — Это же в интересах следствия!

Я, впрочем, тоже начинаю терять терпение:

— Я не могу отпустить арестованного ради какой-то сомнительной версии!

— Яков Платоныч! — Анна заглядывает мне в глаза, она почти умоляет. — Ну убийца же не знает, что версия сомнительная! Он выдаст себя, вы увидите!

Господи, ведь и правда заплачет сейчас. И я сам не заметил, как понизил тон. И — я ли это? — кажется, готов и сдаться, лишь бы не расстраивать эту замечательную девушку.

— Ой, как же вы наивны, Анна Викторовна!

— Яков Платоныч… Ну, пожалуйста… Ну ведь вы же ничем не рискуете… — произнесла Анна жалобным, тихим голосом. И личико ее стало совсем несчастное.

Все. Этого мне не выдержать. Сдаюсь. Осталось быстренько придумать, как сдаться достойно. Коробейников, умница моя, пришел на выручку:

— Яков Платонович! — и умоляюще заглянул в глаза. И в глазах этих, во всем его бесхитростном лице отчетливо читалось, что он готов луну с неба достать, не то, что умолять непреклонного начальника, ради такой замечательной и такой расстроенной барышни. Спасибо Вам, Антон Андреевич, романтичный Вы наш! Благодаря Вам я могу сдаться с честью, не предъявляя миру правду о том, что тоже не смог устоять перед ее просьбами! Хочется смеяться над всей ситуацией, но прежде над самим собой, разумеется!

— Хорошо. Но дядю я привезу сам, — сделал я вид, что поддался на уговоры.

Синие глаза вспыхнули радостью, лицо озарилось! Честное слово, это зрелище стоило любой капитуляции.

А в следующую секунду она сделала несколько быстрых шагов вперед. И раньше, чем я успел не то, что отреагировать, а даже и понять ее намерения, она меня поцеловала.

Разумеется, это был абсолютно невинный поцелуй. И в ту же минуту она поняла, что натворила. Смутилась страшно. С деревянной спиной быстро прошла к двери, преувеличенно деловито попрощалась с нами до завтра и быстро вышла.

И этой самой девушке я приписывал какой-то самоконтроль? Да она вся — сплошные чувства! Что почувствовала, то и сделала, ни на минуту не задержавшись. Нет, мне и в голову не пришло ни на минуту, что этот ее поцелуй был намеком на что-то более значительное. Намеки не для Анны Викторовны. Это была благодарность, такая же горячая, как и ее губы. Которую ни на секунду невозможно удержать в себе.