Яконур

Я вижу ее. Она высокая и яркая. Ее хорошо видно под тихой прозрачной водой.

Время от времени плавное перемещение воды колеблет ее, и тогда она вступает в медленное, сложное движение, и другие, все, что рядом с ней, каждая из них, также начинают медленное, сложное движение, и кажется, словно это изумрудно-зеленые живые токи неспешно восходят, стремятся по водорослям: ото дна ввысь, к поверхности Яконура.

* * *

Принесли чай.

Человек с длинными, совершенно седыми волосами предложил перейти за столик в углу его кабинета. Сели один напротив другого.

Тишина в кабинете, тихая улица за окнами. Чаинки взметнулись, поднялись беспокойным облаком; затем вошли в поток, выстроились по окружности; собрались над центром донышка, спланировали на него.

Свирский понимал, что могло означать это приглашение к человеку с длинными, совершенно седыми волосами.

Сидел выпрямившись, как всегда.

Отпил глоток чаю; положил ногу на ногу, ладонями обхватил колено. Приготовился выслушивать вопросы.

У Свирского загорелое румяное лицо, загорелая лысина. Красивые серые глаза. Одет безупречно. Моложавость в его лице, в глазах, в его фигуре, в том, как он сидит. Моложавость, энергия, бодрость. Многие не угадали бы ни его возраста, ни профессии; обычно говорят, что ему нет пятидесяти, и принимают его за режиссера, он и вправду похож на известного театрального режиссера.

Итак, Свирский приготовился слушать.

Руки — на колене.

— Расскажите, как было дело, — начал человек с длинными, совершенно седыми волосами. — Что за контакты были с главком?

Да, этого вопроса Свирский и ожидал.

Его пальцы разогнулись; затем снова обхватили колено.

Рассказал: к нему обращались, просили дать заключение; он поручил институту соответствующего профиля; работу выполнили и сдали…

Пальцы опять разомкнулись и затем опять обхватили колено.

Снова, значит, выступать ему в привычной, но нелюбимой роли. Привычно нелюбимой, — пожалуй, и это будет правильно…

Что думает о нем человек с длинными, совершенно седыми волосами?

Когда-то у Свирского были три модели самого себя. В одной он собрал и выстроил, каким он должен быть, в его тогдашнем понимании, и каких поступков для этого ему надлежит придерживаться. Во второй он был тем, кем он был в действительности, — по его представлениям. Третья модель являла собою отражение того, что, по его мнению, о нем думали и каким его видели другие.

Все три модели долго жили в нем одновременно. Они наладили какое-то сложное сосуществование. Это сосуществование не было мирным; то одна, то другая, то третья одерживала верх и, следовательно, заставляла его поступать по-своему.

Его роль… Он принял ее когда-то с радостью. Он боролся за нее — считал, что там настоящая вершина: престиж, принадлежность к определенному кругу… Добившись, был уверен, что обошел всех своих ровесников среди коллег.

Из кого-то администратор не получался, и тогда ученый оставался ученым.

Из Свирского — получился.

Погружаясь в административные игры, он терял возможность продолжать собственные работы. Это не беспокоило его поначалу, — были удачи, ими он дорожил больше: он быстро стал человеком того круга, в который стремился, умело защищал там свою программу, интересы своего направления…

Он исполнял свою роль много лет. Эти годы делились на две неравные части той неделей, когда он сформулировал для себя, что проиграл. Его административная карьера оказалась псевдокарьерой в науке или карьерой в псевдонауке. До этой недели он исполнял роль потому, что она приносила удовлетворение, а после — потому, что теперь уж выбора у него не было. Новое отношение к своей роли не мешало Свирскому все сильнее включаться в нее. Наоборот: он хорошо понимал, что теперь это единственно возможная для него роль из всех, какие он считал для себя приемлемыми; ему оставалось дорожить ею и держаться за нее.

По мере включения в роль Свирский терял свои модели. Чем сильнее Свирский в нее вживался — все меньше значила модель того, каким он должен быть, и даже та, в которой он себя видел самим собой. Все чаще его поступки определялись тем, каков, он считал, его стереотип в глазах других; это стало происходить автоматически, как бы независимо от его сознания и — на любых уровнях, общался ли он с вице-президентом или с младшими научными сотрудниками…

К концу недели, когда Свирский сформулировал свое поражение, он перестал сопротивляться.

Так ему было проще, удобнее, это позволяло находить свою позицию и принимать решения более быстро и легко. Свирский имел теперь дело не с тремя моделями, а с одной; к тому же она оказалась, из всех из них, самой определенной, самой ясной и самой удобной в употреблении. Знать, что д олжно, и держаться этого — требует особого и непрерывного труда; не меньшая сложность в постоянном исследовании, каков ты есть на самом деле; зато всегда вполне посильная задача — при наличии некоторого навыка взаимоотношений в своей среде, установить для себя, каким тебя видят, — исходя из того, каким ты видишь людей, — и руководствоваться этим.