Яйцо птицы Сирин

А из Ермаковой стоянки в сторону царского шатра никакого пути не виделось. Зато с востока по камской воде лунная дорожка тянулась к казакам незамутненной, тонкой и прямой. Так и хотелось пойти по ней.

«И пойдем!» — думал Ермак. С царем, без царя, за Птицей, без Птицы, нам все равно.

— Слышь, Тимофеич, — угадал Святой Порфирий, — а ведь Луна на Сибирскую Дорогу кажет! Как Вифлеемская звезда.

— Да, поди, наша звезда поболе весит!

Ермак, Порфирий, Кольцо, Пан, Боронбош, Мещеряк сидели у костра и делали вид, что думают, сомневаются, решают. На самом деле все у них давно было решено, продумано, переспорено.

На Сибирскую Дорогу уходить надо. Не царь достанет, так Васька Перепелицын. Не Васька, так звери государевы песьеголовые. Хоть и говорят, что опричнины больше нет, но люди-то никуда не делись. Сидят теперь самые черные гады по городам. Свою лютую ненависть разменивают на ненависть народную. Васька Перепелицын — это еще голубь, агнец.

Уходить на Сибирь пора и без москальского благословения. Но если добро от царя получить, то можно как бы при делах оказаться. На Ваську пермского, на казанских и прочих поплевывать.

Птицу ловить? Словим. Пусть тешится его величество обдорское. А мы вокруг птичьего дуба крепко пороем, зорко посмотрим. Все места, в царской грамоте прописанные, подробно переберем. Где там главная собака зарыта? Кстати, грамоту от царя не забыть.

Да и Семена Строганова жалко. Как никак, он нас приютил, приветил, прокормил да пригрел. Не подчинись мы, ему на Москве крышка!

Так посоветовались казаки, да и спать улеглись. Потухли костры, ушла Луна, и только частые ниточки звездных отражений протянулись над простором двух великих рек. Словно серебряная сеть накрыла этот беспокойный мир, этих людей, эту дивную и дикую природу и последнего бессонного человека на западном берегу. Какую Птицу поймает эта сеть? И что за Птица такова? Может, нет у нее ни пуха, ни пера, и крылья ее невидимы? И не Птица это вовсе, а душа человеческая, выпорхнувшая из грешного тела, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать мерзостей телесных, злобы московской, ужаса ночного? Пойди, верни ее назад!

Глава 16 1581 Пермь — Чусовой Нелепый уход

1 сентября 1581 года войско Ермака отплывало из Чусового городка, последней строгановской крепости у неведомых подкаменных земель.

Народу собралось 840 человек. Тут была вся шайка самарская в 540 казаков да 300 штук строгановского войска — остатки немцев, шведов, литвы, русских и татар. Несколько человек кое-как знали дорогу и понимали туземные языки. Путь лежал вверх по Чусовой. Сорок новеньких стругов, спешно срубленных за лето, были загружены провизией, оружием, прочим дорожным припасом. С десяток коней боязливо вступили поодиночке в шаткие кораблики и сразу сели на ноги.

В одном из стругов разместился Ермак. В носу его судна стоял большой деревянный ящик, обшитый парусиной. В нем сберегалась от постороннего глаза «золотая» клеть.

Ермак клял царя за доверчивость и дурь. Ну, какая этой глупой Птице разница, где сидеть. Неволя всякая не мила! Хоть ее трижды позолоти. Уж дома пересадили бы Птицу в золотую клетку, а хоть и в алмазную. А теперь придется присматривать, как бы братики волжские про злато не узнали, да на царский груз не позарились. Из-за ящика сократилось место в передней части струга, и гребцов в него могло поместиться только четверо — позади мачты. Поэтому загрузка общим скарбом была уменьшена, и в носу наготове лежал моток толстой веревки для сцепки с передним стругом, чтоб выдюжить против течения в безветренную погоду...

По здравому рассуждению сентябрьская отправка была еще большей дурью, чем царское хотение-веление. Такие походы в те времена даже на юг, в Крымские здравницы начинались по весне — в военном месяце марте, чтобы успеть по зеленой травке-кормилице добраться туда, и до льдов-холодов вернуться обратно. Кто жив будет. Так это, если в Крым, хорошо известными, топтаными дорогами. А в Сибирь? Ну ладно, немец, француз, поляк — эти неразумные народы перли к нам от незнания здешних погод. Но Ермошка-то был калач тертый, в муку молотый, копьем колотый, чего он полез?

В сентябре Кама уже стынет, Чусовая, Серебряная, Тура, Тобол — того пуще. В октябре в тех краях уж зуб на зуб не попадает. А в ноябре-декабре? Природное чутье русскому человеку подсказывает, что самый лютый холод налетает зимой с северо-востока; значит там, за Камнем его логово и есть. Идти с осени в это ледяное царство можно или ненадолго, месяца на два, или насовсем — от беды великой. Когда ждать Марсова времени нельзя, опасно для здоровья.