Яйцо глака

Когда она ушла, я долго стоял у окна, пытался собраться. Разбитый. Измочаленный. Вспоминал ее поцелуи, ее губы, пробегающие по краям щели на моей груди. Очарование отвращения. Она будет любить меня, несмотря на мою ракообразную внутренность.

Мне нужна помощь.

Я пошел к Свенсону. Он долго не отвечал на мой стук. Не сомневаюсь, передавал сообщение.

— Свенсон! — позвал я. — Свенсон!

Потом добавил сигнал бедствия на языке нашего дома. Он кинулся к двери. Отворил. Подозрительно прищурился.

— Все в порядке, — сказал я. — Послушайте, дайте мне войти. У меня большое несчастье.

Говорю по-английски. Но снова даю сигнал бедствия.

— Как вы узнали обо мне? — спросил он.

— Я проходил мимо в тот день, когда горничная открыла дверь вашей комнаты без стука. Вы ели, и я увидел.

— Не кажется ли вам, что…

— За исключением крайней необходимости. У меня крайняя необходимость.

Он закрывает свой передатчик и внимательно слушает мой рассказ. Не одобряет. Хмурится. Но не может оттолкнуть меня. Я по глупости совершил преступление, но я — его породы. Мы испытываем одинаковые страдания, нас одинаково мучит одиночество, и он должен мне помочь.

— Что ты теперь собираешься делать? — спрашивает он. — Ты ведь не можешь причинить ей зло? Это не позволяется.

— Я не хочу причинять ей зла. Просто хочу освободиться от нее. Хочу, чтобы она меня разлюбила.

— Как? Если не помогло то, что ты ей показал себя…

— Измена, — сказал я. — Дать ей увидеть, что я люблю кого-то еще. В моей жизни для нее нет места. Это оттолкнет ее. Для будущего неважно, что она знает, — кто поверит ее рассказам? ФБР посмеется и посоветует ей прекратить принимать ЛСД. Но если я не избавлюсь от ее привязанности, мне — конец.

— Любить кого-то еще? Кого?

— Когда она на рассвете придет ко мне, — сказал я, — она найдет нас с тобой, делящихся и абстрагирующих. Думаю, дело будет сделано. Что скажешь?

Так мы со Свенсоном решили обмануть Элизабет.

Тот факт, что мы оба были одеты в мужские тела, конечно, ничего не значил. Мы пошли в мою комнату и вылезли из наших маскировочных костюмов. Дерзкое, головокружительное ощущение. Вдруг мы снова стали двумя существами нашего дома, так полно чувствующими друг друга. Я не запер дверь. Мы забрались на кровать и начали пение. Как странно было снова почувствовать эти вибрации после стольких лет одиночества! Как это было прекрасно! Усики Свенсона прикасались ко мне. Взаимодействие гармоний. Подчеркнутая строгость его техники — он презирал меня за мой идиотизм и был прав, но когда мы перешли от пения к делению, все было забыто. И когда мы стали двигаться в абстрагировании, это было грандиозно. Мы карабкались через безграничность критической пустоты. Рассвет обрушился на нас, а нам даже не хотелось остановиться, чтобы отдохнуть.

Стук в дверь. Элизабет.

— Входите, — сказал я.

Мечтательное, восторженное выражение лица. Тут же изменившееся при виде нас, соединенных, на кровати.

— Мы соединились, — объяснил я. — Не думаешь ли ты, что я жил совершенным отшельником?

Она смотрит то на меня, то на Свенсона. Рука прижата ко рту. В глазах душевное страдание.

— Я не смог предотвратить твою влюбленность, Элизабет. Но на самом деле я предпочитаю свою породу. Что должно быть вполне понятно.

— Быть с ней здесь, сейчас, когда ты знал, что я вернусь…

— Не совсем она, но уж точно не он.

— …Так жестоко, Дэвид! Погубить такое прекрасное переживание!

В дрожащих руках четыре листа бумаги.

— Целый цикл сонетов. О сегодняшней ночи. Как это было великолепно, и вот — все. А теперь… а теперь…

Скомкала листы. Разбрасывает их по комнате. Поворачивается. Выбегает в коридор, яростно рыдая. И в аду не видели такой фурии.

— Дэвид!

Приглушенный крик. Хлопает дверью.

Через десять минут она вернулась. Мы со Свенсоном еще не привели себя в порядок — не вползли в свои тела.

Одеваясь, мы обсуждали дальнейший план действий. Он считал, что честь обязывает меня просить о переводе домой, ибо здесь я теперь не принесу пользы, после того как так неосторожно обнаружил себя. Во многом я был с ним согласен, кроме того, что должен отправиться домой. Несмотря на физические страдания, сопутствующие жизни на Земле, я почувствовал, что принадлежу этой жизни.

И тут вошла сияющая Элизабет.

— Я не должна быть такой собственницей. Такой буржуазной. Такой обычной. Я охотно разделю свою любовь.

Поглаживает Свенсона. Поглаживает меня.

— A menage a trois, — говорит она. — Я не должна обращать внимания на то, что между вами есть физическая близость. До тех пор, пока вы не исключите меня из вашей жизни. Я имею в виду, Дэвид, что мы в любом случае никогда не могли бы быть в физическом контакте. Но между нами могут быть другие аспекты любви. И мы откроем себя твоему другу, да? Да? Да?