Яйца раздора

Светившиеся радостью глаза тетки Марты враз потухли.

— Да что же это? — расстроилась она. — Да почему же? Погостили бы еще немного. Праздники же. Или у вас дела какие важные?

Я кивнула.

— Да, дела, — неопределенно ответила я и пошла умываться. — А где мужчины?

Я услышала доносящийся с улицы стук топоров.

— Дрова, что ли, колют?

Тетка Марта улыбнулась.

— Да, дрова. И забор в огороде обещались поправить. А то два столба совсем уже сгнили. Неровен час, завалится. А Ферапонт Семенович... — тетка Марта запнулась. Непривычно ей было нашего Фиру Ферапонтом называть. Ведь еще только вчера он был Яковом Ефимовичем. — А Ферапонт Семенович помогает Якову Ефимовичу.

Я умылась, почистила зубы и стала расчесывать перед зеркалом волосы. Кудри мои за ночь что-то совсем свалялись и торчали теперь в разные стороны. Поэтому я не стала с ними долго мучиться, а просто завязала в хвост.

— Ой, какая же ты славная, Марьяночка, — похвалила мою прическу тетка Марта. — От женихов, наверно, отбоя нет?

Дураку ясно, что Марта мне льстила, чтобы я не торопилась с отъездом и не увозила с собой Фиру. Но все равно было приятно.

— Отбоя нет, — промычала я себе под нос. — Только где же он, этот жених? И почему не звонит?

Я посмотрела на настенные часы. Они показывали половину одиннадцатого. В деревне-то, поди, никто так поздно и не встает. А в Москве я ложусь в три часа ночи и встаю в одиннадцать утра. Я — сова и люблю работать по ночам. Не совой, конечно. Я зарабатываю нам со Степкой на жизнь (Степка-то пока студент) весьма своеобразным образом — делаю кукол и продаю их через художественные салоны и галереи. Многие нынче увлекаются коллекционированием кукол. В Москве на этом, правда, много не заработаешь. А вот в Париже мои работы продаются за хорошие деньги. Там это почему-то больше ценится. Хорошо, что у меня мама живет в Париже. У ее мужа, Поля, есть знакомый, который владеет небольшой галереей и где, помимо картин, продаются всякие разности. Поль как-то давно отнес туда несколько моих работ, которые я вообще-то привезла просто так, для подарков, и они, к моему немалому удивлению, продались за очень хорошие деньги. Теперь я постоянно отсылаю в Париж свои работы и даже участвую в международных выставках.

Я еще раз взглянула на часы.

— И Степка не звонит, — пробурчала я. — Никому не нужна.

Тетка Марта отвлеклась от помешивания чего-то там в кастрюле и спросила:

— Степка — это милок, что ли, твой?

«В принципе да, — мысленно согласилась я, — мой милок».

Но потом рассмеялась.

— Сын это мой, Марта Теодосовна. И вот чего-то не звонит матери, шельмец.

— А с кем же он у тебя остался там? — поинтересовалась тетка Марта.

Я снова хохотнула.

— Уж не знаю точно, — ответила я, — но думаю, что наверняка не один. Не дурак же он, чтобы упустить такую возможность привести подружку, пока матери дома нет.

Тетка Марта удивленно вздернула брови.

— Что-то не пойму я тебя, — сказала она. — Ему, сынку твоему, сколько годков-то?

— Ой, Марта Теодосовна, моему сынку двадцать один годок.

— Как это... двадцать?.. —опешила тетка Марта.

— Так, двадцать и даже один.

— А сколько ж тогда тебе?

— А мне сорок.

Тетка Марта отмахнулась от меня полотенцем.

— Да хватит брехать-то, — обиделась она. — Я ж не слепая. Больше двадцати пяти тебе никак не дашь.

Я посмотрела на тетку Марту с умилением. Ну знаю ведь, что врет, но все равно приятно. Разумеется, я выгляжу не на двадцать пять, а... на тридцать...

— Ладно, — сказала я, довольная похвалой, — погостим еще немного. Но пироги, сало и вареники я есть отказываюсь, сразу говорю. Я сегодня с трудом застегнула на себе джинсы, а день еще только начинается.

Тетка Марта так обрадовалась, что я отложила наш отъезд, что согласна была на любые мои условия.

— А что тебе приготовить, Марьяночка? — спросила она. — Может, голубчиков навертеть или уточку запечь?

«Голубцы — это все-таки в какой-то мере капуста», — подумала я и согласилась на голубцы.

Только я хотела выйти во двор, чтобы узнать, чем там занимаются наши мужчины, как сверху до нас донеслись охи и вздохи и вслед за этим появилась свежая и румяная Лялька, правда, с совершенно кислой физиономией.

С Борькой, что ли, все-таки поругалась?

Лялька спустилась вниз и, задрав перед нами футболку, показала на расстегнутые джинсы.

— Вот! — объявила она трагическим голосом.

— Что? — испугалась тетка Марта. — Живот болит?

Лялька посмотрела на нее с укоризной. У человека, дескать, горе, а над ним еще издеваются. Я-то прекрасно понимала ее тоску-печаль и всецело ее разделяла. У меня самой была точно такая же проблема.

— Отсюда надо срочно бежать, — заявила Лялька, в точности повторив мою мысль, высказанную десятью минутами раньше.

Тетка Марта всплеснула руками.

— Ну вот опять, — заохала она. — Ну почему же бежать? Чем вам здесь плохо-то?

Лялька даже не стала ей ничего объяснять и пошла умываться.