Ядро ореха

Сагайкин сверкнул белками на Шалагу:

— Брось кривляться, гнида! Какой такой я тебе господин? Секретарь постройкома товарищ Сагайкин! Понял?

Шалага ухмыльнулся необидчиво, скорее даже обидно для Сагайкина:

— А мне одинаково: что товарищ, что господин! Обое начальники. Только вот я, Ксенофонт Иваныч, одного не могу уразуметь: отчего ты, товарищ секретарь постройкома, заладил через слово — понял да понял?

— Как же прикажешь ладить?

— Надо бы говорить — сумел ли я объяснить толком?

— Глупо. Впрочем, какая разница?

— Когда ты говоришь: понял? — выходит, что считаешь ты себя за умного, а меня за дурака. А ежели говорить: сумел ли я объяснить? — выйдет: ты, господин-товарищ, дурак дураком, а я парень ничего так, почти прохвессор.

Сагайкин молчал, потягивая из трубки, сопел, потом вдруг, тряся усищами, захохотал.

— Знаешь, Шалага, представил я те еще времена и твое глупое тарахтенье тоже. Тогда начальство тебе умничать не позволило б. Врезали бы тебе промеж ушей плеткою, и ты бы заткнулся живо. Знал бы тогда, кто умный, а кто дурак! Сумел ли я объяснить?

— Ну, — сказал Шалага терпеливей прежнего. — Это в те времена, Ксенофонт Иваныч. Они же, как звестно, — тю-тю.

— Ладно, хватит, подурачились достаточно... — Сагайкин стал серьезен и жесток. — Смеяться будем, когда время наше придет. — Оборотился потом к третьему, который сидел безучастно от них в сторонке, нахлобучив войлочную шляпу, завернувшись — в кожанку, взирал с лицом тусклым и неясным,на чуть покачивающийся поплавок: — А ты что затих, Шакир?

Тусклый пошевелился, выдернул из воды крючок и, наживив его розовым червем, бросил обратно в реку. Неспешно и глухо проговорил:

— Погожу я пока, Ксенофонт. Может, и щуку вытащу.

6

Когда бригада Ардуанова вернулась с торфяного болота на обед, встретили ее сразу двумя новостями. Первая из них — на стене столовой, временно устроенной в амбаре Строгановых, висел длинный, выполненный на красном материале плакат: «Привет ардуановцам, первым начавшим великую стройку!»

Плакат был начертан на русском и татарском языках, что само по себе очень порадовало артельщиков. Они и принялись шумно переговариваться, делиться нахлынувшими впечатлениями; несмотря на сильнейшую, от тяжкого труда на болоте, усталость, души их воспрянули.

Вторая новость тоже оказалась приятной: на Родовой горе артель Павла Громова начинала ставить просторные бараки. А переселяться из землянок первыми выходило тем, кто даст больше кубиков земли, то есть лучшим землекопам.

Об этом сказал секретарь постройкома Ксенофонт Иванович Сагайкин. Он сам встретил в столовой бригаду Ардуанова и, поведя дело решительно, рассадил быстро людей за длинные столы и перед раздачей супа проговорил короткое приветственное слово:

— Мы не ошиблись в грузчике с Волги Мирсаите Ардуанове. Он со своей артелью показал пример всем, кто приехал сюда на стройку. Те болтуны и саботажники, которые много требовали, но не работали, остались при своем интересе. Поздравляю вас, товарищи ардуановцы, желаю успехов и дальше. Лентяям и прогульщикам, в общем, тем, кто мешает строительству социализма, нет и не будет среди нас места.

Сагайкин подошел к Ардуанову, скромно и тихо сидящему за столом, пожал ему крепко громадную руку. И Мирсаит-абзый почувствовал, какая жесткая хватка в ладони товарища секретаря постройкома, подумал облегченно: «Кажись, твердый человек, хорошо будет с ним работать».

Артельщики же после слов Сагайкина, за столами, покрытыми белоснежными полотняными скатерками, под зажигательным взором командарма Ворошилова, чей портрет в красивой раме светился с темной стены, почувствовали себя как на празднике, стало им весело и надежно; а в тарелках перед ними вместо надоевшей овсяной болтушки дымилась вкусно мясная наваристая лапша.

От такого настроения, впрочем, долго за столом рассиживаться не стали, поев быстро и плотно, пошли они прямиком на свою работу. Снижать после обеда темпы очень не хотелось, но на сытый желудок работалось плохо: лопаты мелькали уже не так быстро, как поутру, истомная вялость сковывала досадно движения. К тому же из-за отсутствия холщовых рукавиц ладони у многих покрылись светлыми водянистыми волдырями; молодых скрутило в пояснице. Сдаваться было нельзя, невозможно: и работали, стиснув зубы, перетянув туго усталость поясами. Когда, с притупившимися лопатами на плечах, вышли они в дорогу домой, солнце уже катилось красно за Усольские черные леса.

Поужинав, решили по землянкам сразу не расходиться: промокшие насквозь ноги прели под влажной коркой портянок, дышали потом и грязью, оттого надумали пойти всей артелью на реку Зырянку, искупаться чтоб и простирнуть бельишко.