Ядро ореха

Анвар тщательно выбрит, на нем синий костюм, белая рубашка, пышный крепдешиновый галстук. Рука, в которой он держит свою бумагу, заметно подрагивает. Не слишком уверенно, отрывистым запинающимся голосом, трудно подыскивая слова, он сообщает присутствующим решение райкома в отношении Саматова, затем поясняет его подробнее и наконец переходит к постановлению партактива колхоза. Положение у него действительно нелегкое: Анвар сейчас пытается своего старшего товарища не очернить, но, разумеется, и перед райкомом хочется ему показать себя человеком дела.

«Был бы Талгатов, вел бы себя, конечно, по-другому», — думаю я грустно.

Колхозникам же и вовсе не понравились такие увертки молодого парторга — народ в зале, до этого сидевший как-то пришибленно-тихо, загудел словно растревоженный улей. Байназаров вынужден был довольно долго стучать карандашом по графину с водой; народ, однако, все не успокаивался, и тогда он сказал громко, перекрывая шум в зале:

— Товарищи, давайте не терять попусту времени. По-моему, вопрос совершенно ясен: за порчу четырех тысяч центнеров зерна, а также за падеж шестидесяти семи голов поросят снять председателя Саматова с занимаемой им должности. Таково решение райкома. Кому что непонятно? Может, есть желающие выступить?

Из задних рядов кто-то откликнулся:

— Чего там — «ясен»! Не ясен нам вопрос!

Весь зал с грохотом обернулся в ту сторону — там стоял старший сын Мубаракши, животновод-энтузиаст Сулейман.

— Что вам неясно, товарищ... простите, не знаю вашей фамилии?

— Мне вот что не ясно, Галим Саттарович, — сказал Сулейман, комкая в руке мягкую матерчатую кепку. Помолчав затем, видно собравшись с мыслями, продолжил: — Зимой нынче, когда начался этот самый падеж, пожаловала к нам из району комиссия, пять человек их, что ли, было, не помню точно. Проверили, составили акт, дескать, от ящура пало в колхозе «Красная заря» шестьдесят семь голов поросят, подписались под этим, заверили печатью, в общем, все как полагается. Но при чем здесь Саматов? Я вот никак не могу понять, для чего вы председателя-то нашего сюда припутали? Чем же он виноват, спрашивается?

— Точно! С чего это он вдруг опальный стал?

— Нашли козла отпущения!

— Да ежели б не Саматов, полфермы как языком бы слизнуло. Вон, поглядите у соседей, триста пятьдесят голов свиней — будто и не было их никогда!

— Вот именно! А то мозги тут затирают: ничу!

Атмосфера в зале вновь накалилась, и президиуму пришлось потратить немало усилий, прежде чем была установлена хотя бы и настороженная тишина. После этого, один за другим, коротенько выступили пять человек. Все они с видимым единогласием останавливались на второстепенных положительных качествах Саматова-председателя: мол, работал он неплохо, часто беседовал с колхозниками по радио, был внимателен к людям, человечен, ходил по избам и узнавал, как у кого идут дела, словом, говорили такую вот «мелочь». В заключение каждый из них поддерживал решение райкома, упирая на то, что колхозу-де требуется председатель молодой и энергичный. А Саматова, конечно, пора уже освободить.

Казалось, все улажено и зал склонился на сторону правильного решения райкома; Тавилов поставил вопрос на голосование: «Кто за то, чтобы снять?.. Раз, два, три, четыре, пять... шестеро... Кто против?..»

Все остальные, разумеется. Итого: свыше пятисот колхозников; короче, против весь колхоз «Красная заря».

И пошли тут прения, пошли уговоры! Поднялся председатель сельсовета Даут Исмагилов. Многие годы работал он на этой должности, перенял будто народную мудрость, был опытен и по-хорошему хитер. В последнее время, правда, отрастив солидное пузцо, стал тяготеть к спокойной, безоблачной жизни, но по-прежнему умел сказать толковую речь и убедить колеблющийся народ. Слово свое он начал с обращения к старикам:

— Люди добрые, отцы наши аксакалы! Чего же это мы сами-то себя мучаем, а? Или, может, мы Саматову Халику Габдрахманычу худа желаем? Да кто же такое и подумать-то посмел?! Однако что ведь получается: пускай окочурится он на работе, пускай у него жилы лопнут, пускай надорвется он от тяжких трудов?! Не-ет, люди добрые, разве можно! Саматов Халик Габдрахманыч свое отработал, и за то ему — великая наша благодарность. Но раз дальше-то колхоз вести человеку не под силу, неужто не поймем того? Неужто приневолим Саматова к тяжкому, непосильному, прямо сказать, труду? Мы и сами виноваты, что он, может, раньше времени устал и выдохся, — не помогли, когда надо было, не приложили дружеских усилий. И того... контроль с нашей стороны, конечно, слабоват был. Недоглядели, в общем... Короче, проморгали мы с вами Саматова Халика Габдрахманыча, прошляпили, не сумели вырастить из него дальновидного руководителя — это наша вина. А потому давайте, осознав свою ошибку, освободим его от работы и также учтем свои промахи — вот когда у нас будет новый товарищ, молодой, полный сил и энергии...

Как бы здорово ни оплетал Даут Исмагилов свою основную мысль, как ни хитрил он, но выводом последним все начисто испортил — другого председателя народ не хотел.