Яд материнской любви. Как мама придумывала мне болезни. Личная история о синдроме Мюнхгаузена

Мама, бабушка и прабабушка были врачами. Прабабушка первая в семье получила высшее образование, даже защитила диссертацию. Кто знает, как бы сложилась моя жизнь, если бы она стала, скажем, искусствоведом? Но она стала врачом. Следом за ней подвиг повторила бабушка, а потом и мама. Стоматолог, психиатр и терапевт. Все безумно мнительные, в каждом чихе видящие аллергию, в каждом 37,2 °C – менингит, а в каждом порезе – перспективу заражения крови.

Свою первую болячку я прихватила вместе с выпиской из роддома – стафилококк. Естественно, сама я ничего не помню и узнала об инфекции при бесчисленных повторениях моего анамнеза мамой. Но в моем подсознании записалось: первая болезнь случилась уже на первом месяце жизни.

Мне было полгода, когда мы с мамой возвращались в Латвию, где служил папа. По пути из аэропорта меня укачало и начало рвать. В служебную часть меня привезли уже без сознания.

Дальше рассказываю историю, которую знаю только со слов. Врач в латышской больнице утверждал, что со мной все в порядке и я просто сплю. Мама думала иначе.

– Реб'ьонок спит! – говорил он с характерным акцентом.

– Ребенок в коме! – настаивала мама.

У латышских врачей есть привычка втыкать в карман халата использованную иглу от шприца. Была она и у этого доктора. Мама выдернула иглу и воткнула в меня. Я полностью проигнорировала это мероприятие.

– Ребенок спит?! – с яростью спросила мама.

После этой выходки врач понял, что с моей матерью лучше не спорить, и согласился поставить мне капельницу. Через какое-то время я пришла в чувство и наглядно продемонстрировала, как веду себя, когда не нахожусь в коме.

Конечно, не обошлось без семейного врачебного консилиума, и меня начали усиленно обследовать. Как итог – диагноз: ацетонемический синдром, что-то связанное с уровнем сахара в крови, но не относящееся к диабету. Практическая рекомендация была следующая: если от меня пахнет ацетоном, надо выпить глюкозы, ну, или съесть сахара.

Мое утро лет до шести начиналось с фразы: «А ну-ка дыхни!» – и употребления глюкозы. Как следствие, у меня испортились зубы, но об этом позже.

До 17 лет я побывала в больницах десятки раз с самыми разнообразными диагнозами. Если собрать их все, выйдет медицинская энциклопедия, а если суммировать все время, проведенное в больницах, – получатся года. История осложняется тем, что у меня удивительно хорошая память. Кто-то другой давно бы вытеснил травматичные воспоминания. Более того, вытеснение – вполне естественный процесс, но я помню всё.

Этот сериал советуют одним из первых по запросу «Фильмы о синдроме Мюнхгаузена». Но когда я первый раз села смотреть этот сериал, даже не подозревала, что он о синдроме Мюнхгаузена. Мой запрос в Google выглядел в духе: сериалы про жизнь. Меня зацепили красивые съемки, актерский состав и сама идея мини-сериала, который можно посмотреть за выходные.

Долгие годы скитания мамы со мной по больницам я воспринимала как подвиг, а ее слова о том, что она положила на это жизнь, вызывали острое чувство вины. Если бы однажды Google не посоветовал мне посмотреть сериал «Острые предметы»[1], думаю, сейчас я бы рассказывала свою историю иначе, так как продолжила бы пребывать в иллюзиях.

История крутится вокруг убийств двух девушек-подростков, и основная интрига – в том, кто преступник. Однако есть в этом сериале то, что важно для нас с вами. В седьмой серии звучат слова: «Делегированный синдром Мюнхгаузена». По сюжету фильма, одной из героинь никак не могли поставить диагноз. Ее бесконечно таскали по больницам, обследовали, лечили, но ни одну из болезней не могли подтвердить наверняка. Я смотрела, как полицейский листает историю болезни, а медсестра в этот момент произносит: «Ее гоняли по кругу – разные врачи, разные диагнозы: болезнь Крона, учащенное сердцебиение, респираторные проблемы, проблемы с ЖКТ. Только подозрения на заболевания, ничто не подтверждалось».

Вначале меня накрыла невидимая пелена дежавю. Стоп… Это же так похоже на мое детство! Как будто я переместилась с дивана, на котором сидела и смотрела сериал, в кабинет врача. Я на кушетке, мама на стуле, за столом доктор перечисляет вслух мои диагнозы. Потом бросает взгляд на меня, пытаясь понять, может ли все перечисленное быть у одного ребенка, и разводит руками в безуспешной попытке объяснить новые симптомы.

– Врачебный ребенок, – произносит он. – У врачей дети часто болеют.

Мама подхватывает, хватаясь за эту фразу, как за спасительную веревку:

– Да, да, врачебный ребенок, это точно.

Все жду слов доктора: что нужно делать, чтобы выздороветь. Но он не говорит, и мы почему-то уходим.