Яблочный пирог. Литературная реконструкция

Это было бы не по-братски. Поэтому ко мне это не имеет отношения.

БРАТ

Могу поклясться, что не Жуковский и не Гнедич. Баратынский для такого сочинения слишком молод, Козлов уже слишком стар, а Давыдов иль Глинка вряд ли вытянули бы столь крупную форму… Остается князь Вяземский.

И стиль его, и на несколько страниц стиха он способен.

Неужели это князь?

АЛЕКСАНДР

Оставь свои литературные изыскания при себе, умоляю. Князь нынче тоже в опале и тоже в деревне.

БРАТ

Значит, это новая мода – рассадить поэтов по деревням… Знать, Ивану Ивановичу по душе Буколики.[23]

АЛЕКСАНДР

Да замолчи ты, спать пора. Далась тебе эта дрянная поэма. (немного помолчав) И, слышишь, затащи ко мне сюда Вильгельма Карловича. Мы искупаем его по старой памяти в озере Кучане.[24]

СЦЕНА 9. ЗУЕВО

Днем.

АЛЕКСАНДР и его БРАТ в комнате Александра, которую они пока делят с братом, справа от входа в дом, с окнами во двор.

АЛЕКСАНДР

Лайон, а Лайон, сколько нужно денег, чтобы доехать до Парижа? * У меня неважно с математикой, цифры в голове так и прыгают.

* Лайон (lion), то есть Лев, Лев Сергеевич.

БРАТ

Минутку, сейчас найдем. Вот незабвенные «Письма русского путешественника».

В руках БРАТА появляется книжка.

Карамзин пишет, правда, это было тридцать лет назад, что шестьдесят верст обходятся в Европе в 17 рублей, это по три с полтиной за версту. До Парижа 2600 верст, а то и поболе. Умножаем на три с полтиной. Около тысячи червонных уйдет только на дорогу до французской столицы. Допускаю, что многое с тех пор поменялось, но вряд ли подешевело.[25]

АЛЕКСАНДР

А дальше? Во сколько обойдутся комнаты?

БРАТ

Обратимся к любезному Глинке.

В руках БРАТА появляется вторая книжка.

Недурные комнаты стоили в Париже пятнадцать рублей за день.[26] Если взять для скромного расчета десять рублей со столом, это дает триста рублей в месяц. На тысячу рублей можно нанять квартиру месяца на три с половиной.[27]

АЛЕКСАНДР

Итак, на дорогу и первые месяцы нужно не менее двух-трех тысяч рублей, да и того мало. Для спокойной жизни нужен стабильный годовой доходец тысяч в восемь.[28]

БРАТ

А лучше десять.

АЛЕКСАНДР

Таких денег у меня не будет никогда.

Лайон, а Лайон, что же делать мне? Писать быстро и просто один за другим романы для девиц в стиле Клариссы? В стихах и прозе?

БРАТ

Отчего же нет? Публике нравятся истории любви, особенно любви несчастной. Она более плодоносна в смысле барышей от барышень.

АЛЕКСАНДР

Стишки любимца муз и граций мы вмиг рублями заменим и в пук наличных ассигнаций листочки ваши обратим…

БРАТ

Что?

АЛЕКСАНДР

Ничего. Не меня ли называли надеждой русской словесности?

БРАТ

Тебя, конечно, спору нет.

АЛЕКСАНДР

И я должен разменять свой талант на дешевые слезливые истории, раскланиваясь перед уездными девицами, расшаркиваясь перед их кавалерами?

БРАТ

Позволь, чего же ты хочешь? Говори яснее.

АЛЕКСАНДР

Написать лучший русский роман в стихах, за который будет не стыдно перед Чаадаевым.

БРАТ

Тебе это под силу. Ты можешь и десять таких романов написать.

АЛЕКСАНДР

Но писать одновременно много, быстро и хорошо немыслимо. Либо писать мало, медленно и хорошо, либо быстро и плохо. Что лучше?

БРАТ

Лучше писать много, талантливо и очень-очень быстро, чтобы это приносило доход и славу.

АЛЕКСАНДР (усмехаясь)

Попал я в ловушку, Лайон. Чтобы писать талантливо, нужно писать свободно, чтобы писать свободно, нужна ясная голова, чтобы голова была ясна и не думала о хлебе насущном, нужны деньги, а денег нет и не предвидится.

Обходит брата кругом и продолжает из-за спины.

Наоборот, чтобы был доходец со всех букв алфавита, нужно писать то, что от тебя хотят услышать, то, что будет нравиться, то есть несвободно, а значит, и не талантливо. Круг замкнулся. Проще ничего не писать вовсе. Об этом говорит Гёте: в сей век железный без денег и свободы нет.

БРАТ (с негодованием)

Как может поэт, служитель муз, думать, как ты, только о деньгах? Это несносно, в конце концов.

АЛЕКСАНДР(с грустью)

Вот теперь и ты понял мою мысль: поэзия и жажда выгоды несовместны. Раньше я стремился опубликовать написанное, чувствуя гордость и тщеславное удовольствие. И вот теперь, когда я отдал для печати последние мои творения и первую главу, внутри меня что-то переменилось. Я чувствую, будто продал душу дьяволу. Деньги не такие большие, но искушение велико. Написать легко и непринужденно поэму песен в двадцать пять в подражание Байрону, прослыть русским Мельмотом и брать по пяти рублей ассигнациями за страницу. Одна эта мысль внушила мне отвращение к поэзии на день или на два, или на три.*