Я - за улыбку!

ПОХОРОНЫ РУСАЛКИ

И хотела она доплеснуть до луны

Серебристую пену волны. ЛЕРМОНТОВ.

Рыбы собирались

В печальный кортеж,

Траурный Шопен

Громыхал у заката…

О светлой покойнице,

Об ушедшей мечте,

Плавники воздев,

Заговорил оратор.

Грузный дельфин

И стройная скумбрия

Плакали у гроба

Горючими слезами.

Оратор распинался,

В грудь бия,

Шопен зарыдал,

Застонал

И замер.

Покойница лежала,

Бледная и строгая,

Солнце разливалось

Над серебряным

хвостом.

Ораторы сменяли

Друг друга.

И потом

Двинулась процессия

Траурной дорогою.

Небо неподвижно.

И море не шумит…

И, вынув медальон,

Где локон белокурый

В ледовитом хуторе,

Растроганный кит

Седьмую папиросу,

Волнуясь,

Закуривал.

Покойницу в могилу,

Головою — на запад.

Хвостом — на восток.,

И взнеслись в вышину

Одиннадцать салютов —

Одиннадцать залпов —

Одиннадцать бурь

Ударяли по дну…

Над морем,

Под облаком

Тишина,

За облаком —

Звезды

Рассыпанной горсткой.

Я с берега видел:

Седая волна

С печальным известьем

Неслась к Пятигорску.

Подводных глубин

Размеренный ход,

Качающийся гроб —

Романтика в забвенье.

А рядом Величавая

Рыба-счетовод

Высчитывает сальдо —

Расход на погребенье.

Рыба-счетовод

Не проливала слез,

Она не грустила

О тяжелой потере.

Светлую русалку

Катафалк увез, —

Вымирают индейцы

Подводной прерии…

По небу полуночному

Проходит луна,

Сказка снаряжается

К ночному полету.

Рыба-счетовод

Сидит одна,

Щелкая костяшками

На старых счетах.

Девушка приснилась

Прыщавому лещу,

Юноша во сне

По любимой томится.

Рыба-счетовод

Погасила свечу,

Рыбе-счетоводу

Ничего не приснится…

Я с берега кидался,

Я глубоко нырял,

Я взволновал кругом,

Я растревожил воду,

Я рисковал, как черт,

Но не достал,

Не донырнул

До рыбы-счетовода.

Я выполз на берег,

Измученный,

Без сил,

И снова бросился,

Переведя дыханье…

Я заповедь твою

Запомнил,

Михаил,

Исполню,

Лермонтов,

Последнее желанье!

Я буду плыть

Сквозь эту гущу вод,

Меж трупов моряков,

Сквозь темноту,

Чтоб только выловить,

Чтоб рыба-счетовод

Плыла вокруг русалки

С карандашом во рту…

Море шевелит

Погибшим кораблем,

Летучий Голландец

Свернул паруса.

Солнце поднимается

Над Кавказским хребтом.

На сочинских горах

Зеленеют леса.

Светлая русалка

Давно погребена,

По морю дельфин

Блуждает сиротливо…

И море бушует,

И хочет волна

Доплеснуть

До прибрежного

Кооператива.

1928.

ПРИЯТЕЛИ

Чуть прохладно,

И чуточку мокро.

Гром прошел через Харьковский округ.

Через радуги

Круглый полет

Над районами Солнце встает.

И жара над землей полыхает,

И земля, как белье, высыхает,

И уже по дороге пылят

Три приятеля — трое цыплят.

«Мы покинули в детстве когда-то

Нашу родину — наш инкубатор.

Через мир,

 Через пыль,

Через гром

Неизвестно, куда мы идем!»

…Ваша жизнь молодая потухнет

В адском пламени фабрики-кухни.

Ваш извилистый путь устремлен

Непосредственно в суп и в бульон!

Так воркуйте ж, пока уцелели.

Так легки и ясны ваши цели.

Психология ваша проста

И кончается у хвоста.

Но заведующему совхозом,

Где так поздно не убрана озимь,

Где проблема к проблеме встает,

Больше хлопот и больше забот…

Он не может, как вы, по-куриному

Проедать свой прожиточный минимум,

Он встревожен, с утра он спешит:

По провинции жито бежит.

Чрез поля,

Чрез овраги сырые,

Через будущих дней торжество,

Через сердце мое и его,

Через реконструктивный период,

Через множество всяких вещей,

Через центнеры овощей…

Роет землю,

Багровый от крови,

Указательный палец моркови,

И арбузов тяжелые гири

Все плотнее,

Все крепче,

Все шире!..

Над совхозом июльский закат,

И земля в полусонном бреду.

Три приятеля — трое цыплят,

Три вечерние жертвы бредут.

1930.

КЛОПЫ

Халтура меня догоняла во сне,

Хвостом зацепив одеяло,

И путь мой от крови краснел и краснел,

И сердце от бега дрожало.

Луна закатилась, и стало темней,

Когда я очнулся, и тотчас

Увидел: на смятой постели моей

Чернеет клопов многоточье.

Сурово и ровно я поднял сапог:

Расправа должна быть короткой,

Как вдруг услыхал молодой голосок,

Идущий из маленькой глотки:

— Светлов! Успокойся! Нет счастья в крови,

И казни жестокой не надо!

Великую милость сегодня яви

Клопиному нашему стаду!

Ах, будь снисходительным и пожалей

Несчастную горсть насекомых,

Которые трижды добрей и скромней

Твоих плутоватых знакомых!..

Стенанья умолкли, и голос утих,

Но гнев мой почувствовал волю:

— Имейте в виду, — о знакомых моих

Я так говорить не позволю!

Мой голос был громок, сапог так велик

И клоп задрожал от волненья:

— Прости! Я высказывать прямо привык

 Свое беспартийное мненье.

Я часто с тобою хожу по Москве,

И, как поэта любого,

Каждой редакции грубая дверь

Меня прищемить готова.

Однажды, когда ты халтуру творил,

Валяясь на старой перине,

Я влез на высокие брюки твои

И замер… на левой штанине.

Ты встал наконец-то (штаны натянуть —

«Работа не больше минуты),

Потом причесался и двинулся в путь

(Мы двинулись оба как будто).

Твой нос удручающе низко висел,

И скулы настолько торчали,

Что рядом с тобой Дон-Кихота бы все

За нэпмана принимали…

Ты быстро шагаешь. Москва пред тобой

 Осенними тучами дышит.

Но вот и редакция. Наперебой

Поэты читают и пишут.

Что, дескать, кто умер, заменим того.

Напрасно, мол, тучи нависли,

Что близко рабочее торжество,

 Какие богатые мысли!

Оставив невыгодность прочих дорог,