Я всё ещё влюблён

— Если бы наш арест затянулся, мы бы последовали его примеру, и думаю, что под руководством Энгельса сумели бы избежать печального конца того побега.

— Слава богу, что до этого не дошло! — с облегчением вздохнула Женни.

— Не знаю, — проговорил Маркс, видимо увлекшись и забыв о положении жены. — Я бы все-таки хотел хоть раз в жизни совершить побег из-под стражи. Вольтер был тогда в два раза старше меня и все-таки дерзнул!

— Ах, как у тебя поворачивается язык! — взмолилась Женни.

— Не печалься, — сказал Энгельс. — Я опасаюсь, как бы судьба не предоставила тебе таких шансов в избытке.

По количеству высылок ты, кажется, уже превзошел Вольтера.

— Возможно, но побег, согласись, это особая статья! — продолжал упорствовать Маркс.

Елена встала, с укором взглянула на Маркса:

— Я вижу, начались такие разговоры, что пора убирать со стола и ложиться спать.

— Да, время позднее, — с поспешной готовностью, выдававшей недовольство тем же самым, поддержала ее Женни. — Пора. Ведь завтра опять нелегкий день.

— Карл, — сказал Энгельс, тоже вставая, — пойдем перед сном пройдемся, подышим весенним воздухом.

— Идите, — согласилась Женни. — Только недолго — пока мы будем стелить постели.

На улице было не так темно, как это казалось из окна. Легко различались и дома, и палисадники, и ветви белой сирени в них. Теплая тихая ночь медленно плыла над городом. Со стороны Рейна иногда накатывали волны прохлады и речного запаха.

Друзья немного постояли, привыкая к темноте и безмолвию, потом не спеша пошли вдоль улицы.

— Какая благодать! — Маркс всей грудью вдохнул освежающий воздух. — И вымотался же я за эти дни…

Несколько шагов они прошли молча.

— Ты когда-нибудь купался ночью? — неожиданно спросил Энгельс.

— В реке? Нет. А ты? — Маркс заинтересовался.

— Я вырос на Вуппере, он почти весь вонюч и красен от бесчисленных красилен на его берегах, но все-таки мы, мальчишки, находили места, где вода прозрачна, и купались. Иногда и ночью. О, это великое удовольствие!.. А у тебя детство и юность прошли на роскошном Мозеле — и ты никогда не купался! Позор! Вот еще пробел в твоей жизни. Но его легче восполнить, чем побег из-под стражи. Давай?

— Купаться сейчас? — весело оторопел Маркс. — Но у нас даже нет полотенца!

— Чепуха. Обойдемся. Теплынь-то какая!

Энгельс взял друга за руку и повлек его за собой куда-то в сторону, между домами, вниз. Минут через десять они оказались на отлогом, поросшем травой берегу. Энгельс быстро разделся и вошел в воду. Блаженно вскрикнув, он лег грудью на воду и поплыл к середине реки. Маркс тоже вошел в воду. Она была черной, таинственной, пугающей.

Но отставать от друга он не хотел. Поплыл. Было и жутко, и весело: огромная река казалась живым загадочным хаосом, готовым в любой миг поглотить тебя, и радовало, что, преодолевая это ощущение, все-таки плывешь навстречу хаосу.

Энгельс уплывал все дальше и скоро стал не виден во тьме. Маркс ощутил одиночество и беспокойство.

— Фридрих! — крикнул он. — Не заплывай далеко! Давай назад!

Прошло минут пять, пока тот наконец вынырнул из тьмы, радостно пофыркивая.

Обратно шли возбужденные, легкие.

— Прекрасно, прекрасно! — то и дело восклицал Маркс. — Я и не подозревал, что это такое удовольствие. Словно и не было всех этих последних дней, таких утомительных, изматывающих…

Энгельс довольно поддакивал.

Когда уже подходили к дому, он вдруг вернулся мыслью к оставленному разговору:

— Вот мы упоминали Вольтера… Тебе не приходилось читать его переписку с Екатериной Второй?

— Нет. Я знаю об этой переписке только из его биографий.

— А я читал на французском языке. Есть ли она на немецком, не знаю. Да, они переписывались лет пятнадцать, до самой его смерти. Меня поразило и возмутило то, как он ей льстил.

— Ну, он же почти всю жизнь был монархистом. В старике намешано столько! Чего стоят лишь эти два афоризма: о церкви говорил, что ее надо раздавить, как гадину, а о боге — что если бы его не было, то его следовало бы выдумать.

— И все-таки это легче понять, чем то, как он заискивал, до какого самоуничижения доходил в письмах к ней. Ты не поверишь! Он писал ей, что она выше Ликурга и Солона, Ганнибала и Петра Великого…

Маркс весело засмеялся. Где-то вблизи стукнула калитка, — видно, какой-то полуночник, испугавшись смеха во тьме, юркнул в палисадник.

— Да, да! Что она благотворительница человеческого рода, святая, ангел, перед которым людям надо благоговейно молчать, что ома равна богородице…

Маркс опять засмеялся.

— Он даже недоумевал, как это она нисходит до переписки с таким ничтожеством, с таким старым вралем, как он! Представляешь?