Я всё ещё влюблён

Присяжные с непроницаемыми лицами прошли на свои места и сели. Старшина жюри подошел к председателю суда и положил перед ним большой вопросный лист, где были сведены вместе ответы всех присяжных. Заглянув в него, Кремер тотчас сделался бледным, как этот лист.

— Вы должны огласить его, — через силу выговаривая слова, сказал он старшине. — Так требует закон.

— Я знаю, — ответил старшина.

Он видел, что если бы закон требовал оглашения вердикта председателем, то Кремер не смог бы сейчас сделать этого.

Старшина взял лист, встал около председательского стола и начал спокойно, внятно и торжественно:

— По чести и совести перед богом и перед людьми, взвесив все обстоятельства дела по обвинению шеф-редактора «Новой Рейнской газеты» доктора Карла Генриха Маркса, соредактора Фридриха Энгельса-младшего и ответственного издателя Германа Корфа в оскорблении обер-прокурора Цвейфеля (статья 222 Уголовного кодекса) и в клевете на жандармов (статья 367 Уголовного кодекса), присяжные заседатели на вопрос: «Виновны или нет названные выше лица в нарушении указанных статей кодекса, а если кто виновен, то заслуживает ли снисхождения?» — ответили…

Старшина оторвался от листа и обвел взглядом зал: напряженное ожидание сделало все лица неуловимо похожими.

Старшина набрал полные легкие воздуха и выдохнул:

— Юлиус Арнц — «Нет, не виновны».

Старшина снова вздохнул и выдохнул:

— Генрих Беккер — «Нет, не виновны». Фридрих Гримм — «Нет, не виновны». Отто Хюбнер — «Нет, не виновны»…

— Господи милостивый! Да что же это?.. — вырвалось вслух у Дункеля. Никто не засмеялся над стариком, никто не бросил ему ни слова. Все вели про себя счет: один, два, три… Все знали, что если наберется восемь присяжных, сказавших «Не виновны!», то…

— Якоб Краузе — «Нет, не виновны». Пауль Меркер — «Нет, не виновны». Карл Пельц — «Нет, не виновны»…

Оставалось лишь одно имя, один голос! Старшина снова посмотрел в неистово молчавший зал, всей кожей почувствовал, как страшно обмануть надежды такого зала, и — бросил:

— Ганс Фернбах — «Нет, не виновны!»

И тут началось… Аплодисменты, топот, крики, смех — все слилось в один ликующий ералаш. Кто-то провозгласил: «Новой Рейнской» — ура!» Кто-то добавил: «Слава ее редакторам!» Кто-то не стерпел: «Позор ее врагам!»

А старшина, которого почти никто не слушал, продолжал:

— Густав Френкен — «Нет, не виновны». Иоганн Хофер — «Нет, не виновны»…

Из врагов газеты первым повял, что ему надо делать, прокурор: он встал и негодующе удалился;.

— Вильгельм Шмидт — «Нет, не виновны». Георг Эльснер — «Нет, не виновны»…

Дункель видел, как дама, сидевшая впереди, откинула с лица вуаль («Ах, как хороша!» — даже сейчас отметил старик) и стала пробираться к скамье подсудимых. К Марксу, Энгельсу и Корфу со всех сторон тянулись руки людей, желавших поздравить их. Дама подошла и тоже пожала руки всем троим. Последним она поздравила Маркса, и, когда делала это, ей на лицо упала небрежно закинутая вуаль. Улыбающийся, радостный Маркс двумя пальцами осторожно взял краешек вуали и снова откинул ее. По этому интимному жесту Дункель понял, что дама, на которую он пять часов пялил глаза, была не кто иная, как жена Маркса! Он понял и то, что Маркс, как видно, заметил его стариковское внимание к своей жене, потому и отпустил шуточку насчет того, кому чья жена нравится. Всю глубину сарказма этой шуточки Дункель осознал только теперь.

Словно издалека, до него донесся голос председателя:

— Жюри присяжных единогласно признало всех подсудимых невиновными… Господин Маркс, господин Энгельс, господин Корф! Вы свободны…

Старшина жюри присяжных, пробравшись сквозь плотное кольцо публики, приблизился к Марксу и стал что-то говорить ему.

— Что? Что он говорит? — послышалось в разных концах зала, и тотчас установилась непрочная тишина, в которой отчетливо прозвучал голос:

— Доктор Маркс! От имени жюри присяжных заседателей, которое мне выпала честь возглавлять на этом незабываемом судебном процессе, позвольте выразить вам благодарность за весьма поучительное разъяснение некоторых важных вопросов.

Старшина протянул руку. Дружелюбно пожимая ее, Маркс ответил:

— Весьма рад, что был вам полезен, весьма. В свою очередь примите нашу признательность за справедливый вердикт. Если удастся, я постараюсь быть полезным для присяжных и на завтрашнем суде.

Они снова обменялись рукопожатиями.

При виде всего этого Дункеля бросило в жар; ему стало муторно и тоскливо. Он решил встать и уйти, но вдруг с ужасом почувствовал, что ноги не слушаются его.

Когда шумная публика повалила из зала, кто-то, проходя мимо Дункеля и не подозревая того, как близок к истине, весело, озорно воскликнул:

— На улицу, сударь! Что вы сидите? Или вас пригвоздило к месту?

Дункель отвернулся. Все вышли, а он так и остался в кресле. Сидел до тех пор, пока к нему не подошел служитель, которого он попросил позвать на помощь людей.

На улице Марксу, Энгельсу и Корфу хотели снова устроить овацию, но им было некогда, они торопились на Унтер-Хутмахер, 17, в свою родную «Новую Рейнскую».