Я все еще влюблен

Конвоир ничего не ответил. Они приближались к лесу, и он стал еще более напряженным.

– А как вы думаете, друг мой, – снова через некоторое время заговорил Энгельс, – какая из этих держав заплатила бы мне за шпионаж больше?

Жандарм опять промолчал. Они вошли в лес. Конвоир то и дело озирался по сторонам. Энгельс заметил это. «Эге, да ты не из храброго десятка!»

– Я думаю, что Пруссия вообще ничего не заплатила бы. Поскольку я все-таки прусский подданный, мне сказали бы, что я лишь исполняю патриотический долг. Австрийцы, если бы и заплатили, то, конечно, очень мало – они сейчас сами в тяжелейшем положении, им не до этого. А вот кто хорошо дал бы, так это царь Николай. Как вы думаете, сударь, почему?

Жандарм неопределенно хмыкнул. Энгельс понял, что интересного разговора не получится, и тоже замолчал.

Минут через сорок путников догнали две военные подводы, спешившие, как видно, в Кайзерслаутерн. Энгельс заявил, что он не пойдет дальше, пусть конвоир реквизирует одну из подвод. Тому ничего не оставалось, как выполнить это требование. Ездовые косо посматривали на арестанта, но возражать не решились.

В Кайзерслаутерн приехали уже к вечеру. Энгельс предложил сойти с подводы и направиться во Фрухтхалле, где надеялся еще застать кого-нибудь из членов правительства. Жандарм согласился, так как по инструкции он должен был передать арестованного именно в руки правительства.

Энгельс не ошибся в своем расчете. Когда подходили к Фрухтхалле, оттуда вышли сразу двое – Молль и Д’Эстер. Иосиф рубил ладонью воздух и что-то горячо говорил, Карл озабоченно слушал.

– Привет от узников революции! – крикнул Энгельс.

Друзья оглянулись, узнали Энгельса и бросились к нему.

– Как? Ты еще и в оковах? – изумился Д’Эстер.

– Что ты! Господь с тобой! – Энгельс вытянул напоказ руки. – Ты слишком плохого мнения о господах Цице и Грейнере. Это не оковы, не кандалы, а всего лишь либеральные наручники.

Молль схватил Энгельса за руки и повлек за собой.

– Быстро, быстро! Они еще там. Пусть увидят собственными глазами.

Через несколько минут все четверо с шумом ввалились в большую, ярко освещенную комнату – кабинет министра внутренних дел Николауса Шмитта. Кроме самого министра здесь находились и другие члены правительства и, видимо, только что прибывший Самуэль Чирнер, один из главных руководителей недавнего восстания в Дрездене.

– Господа! – обводя всех негодующим взглядом, воскликнул Молль. – Я надеюсь, вам достаточно хорошо известен этот человек. Он хочет сказать вам несколько слов.

Все затихли. Энгельс вышел вперед и начал тихо и спокойно:

– Месяц назад, милостивые государи, я принимал участие в эльберфельдском восстании. В меру своих сил и способностей я сделал все, чтобы помочь ему. Но руководители восстания, боясь дружбы, возникшей между мной и рабочими, предали меня – вынудили покинуть Эльберфельд.

– Снимите с него наручники, – вполголоса проговорил Чирнер.

Конвоир сделал было движение, но тотчас в нерешительности остановился.

– Тогда я думал, – громче и резче продолжал Энгельс, – что это предел низости. Но теперь я вижу, что ошибался. Господин Хёхстер, председатель эльберфельдского Комитета безопасности, по крайней мере, не приказывал арестовать меня, не называл меня шпионом. В Эльберфельде все-таки никому не взбрело в голову надеть мне наручники и под конвоем, пешком, погнать в Кёльн. А вот ваши коллеги Циц, Грейнер и комиссар Мюллер на это пошли!

– Какой позор! – воскликнул кто-то.

– Да снимите же наручники! – повторил Чирнер.

Жандарм наконец решился. Щелкнули замки. Наручники спали. Жандарм хотел взять их, но Энгельс не отдал.

– Господа! – сказал он, побрякивая железом. – Ведь никто из вас никогда не носил эти изысканные манжеты. Не хотите ли попробовать?

Все молчали. Энгельс бросил наручники на стол министра:

– Революционный фанатизм ничуть не лучше всякого иного…

– У вас есть пакет от Грейнера? – спросил жандарма Шмитт.

– Никак нет, – испуганно отчеканил тот.

– Ну какой-то отчет, донесение, уведомление?

– Ничего нет.

– Где же ему писать отчеты! – зло, сквозь зубы проговорил Молль. – Он по горло занят ловлей революционеров.

– А на словах он вам хоть что-то передал? – продолжал допытываться министр.

– Мне только было сказано, что с арестованным следует обращаться как со шпионом.

Д’Эстер возбужденно зашагал вдоль стены:

– Черт знает что! После такого обращения с моим товарищем по партии, с коммунистом я не могу больше оставаться в правительстве. Немедленно отпустите его!

– Да, конечно, – согласился Шмитт. – Надо немедленно отпустить. Мы отпускаем вас, господин Энгельс, под ваше честное слово.

– Под честное слово? – вскинул брови Энгельс. – Но почему я должен его давать?

– Ну, видите ли, – замялся Шмитт, – вас все-таки арестовал член правительства, наш коллега. Мы обязаны уважать его решения. У него, надо думать, имелись какие-то соображения…

– Ах, вот оно что! Никакого честного слова я вам давать не намерен.

Д’Эстер, Молль, Чирнер принялись уговаривать Энгельса, но он оставался непреклонен.

– Но войдите в наше положение! – взывал Шмитт. – Что же нам делать?