Как-то осенью Карлу стало известно, что Луи Блан хочет повидать его. У Маркса не было желания тратить время на эту встречу, но найти повод отказать во встрече персоне, которую в ту пору многие искренне считали великим историком, которая пользовалась огромной известностью едва ли не во всей Европе, мог только очень ловкий, хитрый человек, каковым Марксу, даже если бы он очень захотел, никогда не удалось бы стать.
Хотя о дне и часе визита условились заранее, Маркс, не слишком заинтересованный в госте, забыл о нем, и звонок в дверь застал его врасплох. Он поспешно скрылся во второй комнате, чтобы там приготовиться к выходу, а Елена пошла открывать дверь. Ей вспомнилось, что вчера вечером Карл сказал: «Завтра к нам пожалует один из величайших людей современности. Будь же на высоте, Ленхен!»
Распахнув дверь, она беззвучно ахнула: перед ней стоял тщательно и модно одетый господинчик такого маленького роста – ну прямо-таки с восьмилетнего ребенка! – что трудно было поверить в его реальность.
– Луи Блан, историк, – торжественно представился он. – Могу я видеть доктора Маркса?
Елена проводила его в первую комнату, а сама направилась на кухню, но не утерпела – больно уж диковинный был господин! – оставила в двери маленькую щелку и потом несколько раз припадала к ней. Дверь во вторую комнату, где спешно переодевался Маркс, тоже осталась неплотно прикрытой, и хозяин видел то, что видела и служанка.
Луи Блан обвел комнату пристальным взглядом и явно остался недоволен ее пролетарским видом. Он даже поморщился, отчего лицо далеко не молодого карлика сделалось особенно неприятным. «Что, дружок, – мысленно спросил его Маркс, – ты привык к иным апартаментам политических деятелей и государственных мужей?» – «Ах, каналья, – выругалась про себя Елена, – он еще куксится, недомерок несчастный! Скажи спасибо, что я тебя впустила-то сюда».
Тщательно оглядев всего себя, от невероятно высоких каблуков до аккуратно подстриженных ногтей, визитер снова принялся изучать комнату, что-то ища. Наконец увидел в углу весьма убогое зеркало, подошел к нему и стал перед ним прихорашиваться и репетировать величественные позы: отставлял ногу, расправлял детские плечи, выпячивал цыплячью грудь, взбивал волосы… «Ахилл перед боем!» – смеясь, подумал Маркс. «Как кот перед свиданьем!» – чуть не вырвалось у Елены.
Время шло, а гость, кажется, вовсе не был опечален или обеспокоен отсутствием хозяина – так поглотили его заботы о собственной персоне. Уже облачившись в свой нехитрый наряд, служащий для особо важных и торжественных случаев, Маркс долго ждал, когда Блан отойдет от зеркала, чтобы не смутить его своим появлением в момент репетиции. Однако не замечалось никаких признаков, которые свидетельствовали бы, что гостю надоело или вот-вот надоест красоваться перед зеркалом. «Сударь, пора и честь знать!» – мысленно упрекал Маркс. «Вот прилип! – негодовала Елена, а когда Блан, желая рассмотреть себя лучше, взялся за зеркало рукой и немного повернул его, она взмолилась: – Господи, обрушь ты на него если уж не свод небесный, то хотя бы это зеркало!»
Наконец, не выдержав, Маркс довольно громко кашлянул. Великий историк с невероятным проворством («Как камень из пращи», – подумал хозяин. «Ну чисто кот!» – заметила служанка) сиганул от зеркала к креслу и сел в непринужденной позе. Маркс вошел. Медленно поднявшись, Блан склонился в полупоклоне, изящество и величавость которого у него не вызывали сомнения.
И без того не очень-то обрадованный перспективой предстоящей встречи, Маркс вовсе потерял интерес и к гостю, и к беседе с ним, увидев Блана актерствующим перед зеркалом. Он знал, что нет на свете ничего труднее и безнадежнее, чем пытаться в чем-нибудь переубедить самовлюбленного человека, а ведь только в этом и мог таиться для него смысл всей встречи. Поэтому Маркс решил терпеливо отбыть повинность – слушать гостя, ни в чем ему не возражать и мирно проститься.
Такая позиция собеседника вполне устраивала Луи Блана. Он поучал, предостерегал, пророчествовал. Особенно охотно и много гость рассуждал о религии, о вере и безверии, об их связи с философией и политикой.
– Нельзя забывать, – он поднимал палец кверху, – что атеизм в философии имеет своим неизбежным последствием анархию в политике.
«Вполне социалистическая идея! – усмехнулся про себя Маркс. – Неужели это все, что он извлек из изучения мировой истории?»
Гость вдруг прервал поток своих сентенций и спросил:
– Вам сколько лет, доктор Маркс?
Маркс ответил.
Блан помолчал, прикидывая, насколько он старше, – оказалось, на целых семь лет. Видимо усмотрев в этом дополнительное обоснование своего права на менторский тон, Блан удовлетворенно произнес:
– Ну вот.
Потом подошел к Марксу и, уперев свой пальчик ему в грудь, что из-за роста было непростым делом, продолжал: