Я в степени n

…А мне даже понравилось сначала. В Чекисте было то, чего мне так не хватало при жизни. Странное, трудноописуемое монолитное чувство. Можно назвать его государственным. Он жил на своей земле и в полном смысле был ее хозяином. Я, Витя Соколовский, деляга-писатель, всю жизнь ощущал себя выродком. Как разведчик в тылу врага, я прятался сам, путал следы и прятал свои бабки, я точно знал, что в любой момент явки-пароли-адреса могут быть провалены и меня настигнет древний русский ужас. Не ГУЛАГ, так стенка. Не стенка, так просто все отнимут и сошлют куда-нибудь в сибирские морозы. Из-за чего угодно могла произойти катастрофа. Цены на нефть упадут и разбудят дремлющего зверя или, наоборот, вырастут настолько, что опять разбудят. Древнерусский ужас проглядывал сквозь витрины дорогих магазинов, окна пафосных кабаков и аккуратную плитку, уложенную в центре московским мэром Собяниным. Страна, где одной из самых популярных поговорок являлась обреченная сентенция «Не жили богато, и нечего начинать», не могла быть моей.

* * *

Я, Витя Соколовский, генерал-майор ФСБ, ничего не боялся. Я праздновал Двадцать третье февраля в компании чудо-богатырей, выпивающих тремя глотками бутылку водки. Я парился в русской бане и нырял в ледяную прорубь. Я плакал под песни Газманова и веселился под аккомпанемент Надежды Бабкиной. Я пел на День чекиста в караоке: «Офицеры, россияне, пусть свобода воссияет, за Россию и свободу до конца», а после, мрачно и загадочно произнеся тост: «За тех, кто остался там», я до конца опустошал фужер коньяка. Я мог громко пукнуть за столиком самого элитного ресторана и весело рассмеяться своей остроумной шутке. Я передвигался по встречной на последней модели тюнингового «Мерседеса», имел зарплату в пять тысяч долларов, часы за семьдесят пять и срал на всех гаишников и налоговых инспекторов разом. При этом я чувствовал себя не просто хозяином своей земли, а ее защитником, атлантом, на котором все держится. Убери меня – и мелкие, юркие твари растащат Родину по кусочкам, как это уже было в унизительных девяностых. Я презирал жуликов-бизнесменов, но милостиво позволял им существовать на моей земле. Иногда я отнимал у этих вечно прячущихся и юлящих ничтожеств их бизнесы, потому что бизнес должен быть у хозяина, а не у твари дрожащей, готовой метнуться при любом шухере за бугор. Я занимался опасными делами, но был уверен в своей безнаказанности. А не за что меня было наказывать! Мое дело было правое, и я всегда побеждал. Я для Родины был готов снять последнюю рубашку, и она отвечала мне тем же. Снимала, обнажала свои прекрасные, но несколько потрепанные тяжелой жизнью прелести, и мы любили друг друга…

* * *

Восхитительно – чувствовать себя своим среди своих. Ад – это другие, рай – это свои. Только забравшись в шкуру Вити-Чекиста, я, Витя-Жулик-писатель, понял, что всю жизнь прожил в геенне огненной. Тем невероятней мне показалось присутствие этого счастливого человека в нашей с Водилой скорбной белой комнате. С таким счастьем и здесь, в герметичной, ослепляющей юдоли страданий и рефлексии? Невозможно. Невероятно. Мне захотелось разобраться, нырнуть в Чекиста поглубже. И я нырнул…