Я в степени n

– А бей! – заорал я, протягивая к нему испачканные в крови пальцы. – Давай, чего стесняться-то? Жену увел, детей лишаешь навсегда, теперь бей! Вам же все можно, культурные, образованные, пьесы пишете… Активные, твою мать, граждане! Бей, раз активные, бабло есть, активность на уровне – значит, можно. Бей, сука, убей меня, я разрешаю! Я, подонок, все тебе разрешаю: и жену мою трахать, и детей в Америку гребаную увезти… Бей давай!

Охранников в пиццерии не было, но официанты и бармен были. Как завороженные, они смотрели на шоу, где двое приличных, уважаемых граждан разбираются с опустившимся алкашом. Действий никаких не предпринимали, смотрели только на обычную, набившую оскомину русскую достоевщину, и я, чуя благодарных зрителей, распалялся все больше и больше. Визжал, изрыгал матерные пудовые проклятия и умолял все время: бей, бей, бей! Так продолжалось до тех пор, пока Сергей не произнес тихо:

– Не блажи, козел. Не жалко.

Он тоже знал трюк с тихим голосом. Я замолчал, пораженный не столько трюком, а первыми его человеческими словами за время нашего знакомства. Не ожидал, не надеялся, растерялся от произошедшей с ним перемены. Помню, подумал еще ни к селу ни к городу: «Все мы в этой стране русские, даже рафинированные жулики-драматурги». А Сережа, словно подтверждая мою неожиданную мысль, продолжил:

– Не жалко мне тебя, ублюдок, сам все просрал. Если бы ты только знал, как я ненавижу это в вас. И в себе тоже ненавижу. Эту ублюдскую русскую жажду смысла. Жить нужно хорошо, вот и весь смысл. Ты понял? По слогам повторяю: прос-то нуж-но жить хо-ро-шо! Нет, мало русскому человеку. Боженьку себе сообразили, миссию, космос, Сирию, Крым, Русь святую, черта лысого… Жена, детки – мало, чтобы жить, оказывается. Мало, а значит, не важно, не ценно, в задницу их, пускай колупаются как хотят. Мы на Донбасс поедем – кровь проливать! А как там сыночек семилетний, до дрожи влюбленный в батьку, – плевать. Задыхается? Ну и что, нам смысл нужен. Да хоть сдохнет сыночек, зато «смысл». А потом, когда не выйдет смысл найти, – обида. О, эта знаменитая русская обида на весь мир! Все виноваты, что смысла нет, а прежде всего сыночек. Нет, не так… О нем даже не думают. Зачем? Глобальные вопросы интересуют, не до сыночка. Раз бога нет, то все позволено. И пусть сдохнет этот сыночек, и весь мир сдохнет. Как же иначе-то? Пить будем, гулять будем, а время придет – помирать будем. Гори оно все синим пламенем! Но если найдется человек, спасет сыночка из этого смрада и убожества, то и на него обида. Как смел? Почему не дал погибнуть всему, если смысла нет? Детей тебя лишают? Да ты и такие, как ты, сами себя детей лишаете. Радовались, прыгали до потолка, когда Крым присоединили… А о детях своих кто-нибудь подумал? Как им будет, когда жрать нечего станет, и учить негде, и лечить некому и не на что, а? Нет, плевать, смысл – главное, а если что не так пойдет – нажремся с горя. И обижаться будем на злую судьбинушку, а весь мир жалеть нас обязан, несчастных, потому что убогие они, смысла не ведают, им лишь бы детки их хорошо жили. Пусть жалеют, восхищаются глубокой и загадочной русской душой, пусть замрут в трепете и склонятся перед нашим величием.

Так вот, слушай, опустившийся и спившийся ублюдок: я тоже русский, но мне не жалко тебя. Потому что я другой, не новый, а другой русский. Я всю жизнь давил, давлю и буду давить в себе эту проклятую и вредную жажду фальшивого смысла. Мой смысл – чтобы любимые мною, близкие мне люди жили хорошо, и ради этого я буду активным, пассивным – каким угодно буду. Наизнанку вывернусь! А если ты мне будешь мешать, я тебя тоже раздавлю. Слышишь, понимаешь меня, ублюдок, или совсем мозги пропил?

Он был прав, он распял и пригвоздил меня своими острыми, точными словами к моим жалким метаниям. Он другой русский, не такой, как я. Лучше, умнее, человечнее, и по праву его правоты моя жена теперь его, и мои дети теперь его. А я должен исчезнуть, обреченный вид, не выдержавший эволюционной гонки.

Можно ли сломать сломанное? Оказывается, можно. Последняя попытка бунта была жестоко подавлена, и я сдался на милость победителя. Он же хоть и другой, но все-таки русский, капля бессмысленной русской доброты и нерациональной русской жалости должна была в нем остаться.

– Простите меня, ради бога, – сказал я, запинаясь, – все так… все так… Анечка, Христом умоляю – прости меня. Недостоин я тебя, а слова обидные сгоряча сказал… Это все водка проклятая и глупость моя. Прав Сергей, во всем прав, и за детей спасибо вам, что отсюда их увозите. Может, умными они вырастут. Если вам бумаги от меня нужны какие-то, я все подпишу, даже не сомневайтесь. Дайте только попрощаться с Женечкой и Славочкой. Последний раз дайте, а потом я все подпишу. Христом богом умоляю, дайте…