Я успею, ребята!

Работка, между прочим, ничего себе, не то что халтура гудилинская. Пока лишнюю бумагу из динамиков вырезал, вся спина мокрая стала. Вазелином, что осталось, смазываю, ну чтобы диффузор эластичный был, а сзади дышат. Я обернулся — Ваньчик стоит и всеми своими веснушками улыбается. И так мне легко стало, будто мама вернулась.

— Ну чего тут у вас? — говорю. — Токарь.

— Пекарь, — Ваньчик говорит. — Смотри, какой еж получился.

А точно — еж. Это Пашка Капустин с девятиклассниками уже почти весь глобус лампочками утыкали. То есть лампочки-то Пашка приделывал, а ребята что-то паяли рядом. Ваньчик туда посмотрел.

— Во, видал? Уже почти фильтры спаяли. Пашка лампочки покрасит, и готово дело — цветомузыка.

Я еще хотел посмотреть, что ребята делают, только Борис Николаевич вдруг объявил перерыв и стал на окнах шторы опускать.

— Внимание, — говорит, — гвоздь программы. Иваницкий, полезай на стол, Кухтин, гаси свет.

Такое тут началось! Они с Ваньчиком заранее, наверное, договорились. Ваньчик в темноте скачет, руками машет, а за ним лампа вспыхивает ярко-ярко. Ну прямо как ускоренная съемка или немое кино. Здорово! Потом Борис Николаевич свет зажег.

— Ну как, ребята, стоит такую штуку в зале поставить?

Ваньчик со стола слез.

— Что надо стробоскоп, Борис Николаевич.

— Ну и ладно.

Физик на столе какие-то провода разъединил, ко мне обернулся:

— Ты, Кухтин, тот ящик из-под стола выдвини, будь добр.

Дернул я его двумя руками — тяжеленный он оказался — а оттуда всякое железо посыпалось. И штуки-то, главное, совсем непонятные, не придумаешь зачем.

Я одну поднял — ну вроде треугольника из железного прутка, только углы скрученные. Подергал туда-сюда.

— Борис Николаевич, это у вас что?

А он железки на стол выложил.

— Эй, мальчишки, кто тут грамотный?

Мы перед столом толкаемся, а никто сказать не может. Потом Рогов из девятого взял этот треугольник, муфточку на нем повинтил, хоп — одна сторона открылась.

— Карабин, Борис Николаевич?

— Молодец, точно. Альпинистский карабин, а это крючья. Скальные, ледовые…

— Так вы альпинист?

Борис Николаевич крючья свои в ящик сгреб.

— Да пожалуй, что нет, я путешествия больше любил.

Тут Ваньчик не выдержал.

— Вы с геологами, да?

— Зачем с геологами — с друзьями. Я, понимаете, парни, очень не любил с друзьями прощаться: то одно сказать забудешь, то другое. А тут идешь неделю по тайге, неделю по горам, потом еще что-нибудь, и каждый человек рядом, и никто никуда не спешит. Когда поход кончается, ты каждого по отдельности ну просто спиной чувствуешь, и они тебя тоже. Я уж позже понял, что для этого в тайгу ходить не обязательно, а тогда прямо тосковал в городе.

Борис Николаевич стоял, крутил свой карабин на пальце и улыбался, как будто слушал приятное, и мы улыбались. За компанию. Потом кто-то говорит:

— А теперь?

— Теперь иногда встречаемся и вспоминаем, как все было. Это тоже здорово, когда есть что вспоминать.

Тут он совсем разулыбался, а я спрашиваю:

— А путешествия ваши?

— Так я же и говорю: не в тайге дело. Я вот с вами после уроков сижу, и никакой тайги мне не нужно.

Ваньчик совсем к Борису Николаевичу протиснулся.

— А спиной вы нас тоже… Ну как в походе?

— Непременно. Вот Капустин сейчас синхронизацию у осциллографа раскручивает. Точно, Капустин?

Пашка от осциллографа так и скакнул.

— Да ну вас, — говорит.

Мы смеемся, а Ваньчик опять:

— А почему я вас спиной не чувствую?

— Спина, Иваницкий, от тяжести умнеет. Вот рюкзак потаскай лет пятнадцать — и будет она у тебя все видеть и все слышать.

Просто удивительно, сколько в этой комнатухе просидеть можно. Борис Николаевич говорит:

— Вы, мальчишки, что, хотите, чтобы ваши родители на меня министру пожаловались? А ну марш!

Мы уходим, а он еще сидит там, возится.

Видно, Гудилин меня уже давно ждал. Сидит перед нашей парадной на лавочке, курит.

— Ты чего, Кухтин, домой только ночевать ходишь? Остекленел я тебя ждать. Взял твой кадр «телефоны»?

Я тут только и вспомнил, что деньги с собой ношу. Гудок деньги взял, а не уходит. Топчется около меня чего-то.

— Слышь, Кухтин, а у твоего знакомого записи есть? Ну, на продажу.

— Ого, — говорю, — у него этих записей пруд пруди. У него записей знаешь сколько…

Все я забыл. Услышал про записи и забыл. Уже у меня условный рефлекс, что ли?

— Так чего ты? — Гудок со скамейки вскочил. — Я же не просто так, я бы взял.

Ушел я. Наговорил чего-то и ушел. Наторговался, хватит.

Утром выхожу на остановку — здравствуйте пожалуйста! Базылева собственной персоной.

— Привет соседям.

Ленка стоит, челку свою на палец наматывает.

— Ты, Витька, со мной что, не можешь серьезно разговаривать?

Смотрю, а у нее глаза на мокром месте. Просто растерялся.

— Брось, — говорю, — ну чего ты?

Она челку накручивать перестала.

— Витька, слушай, у Юры маму ночью на «скорой помощи» увезли, а он ничего не знает, не было его дома, не ночевал. Ты ведь знаешь, где его техникум, скажи. Предупредить же надо.

Я и сказал, а Ленка уехала.