Я упал под Барнаулом

Марисабель постояла ещё какое-то время, озадаченно глядя на дверь. Откуда взялось это странное ощущение, что в комнате только что кто-то был? Может, из-за незнакомого запаха, повеявшего неизвестно откуда? Пахло приятно, но странно, так пахнут церковные свечки из настоящего воска.

И чувство утраты — откуда оно взялось?

Она в недоумении взяла со стола стакан, осмотрела его, повертела в руках и отнесла в мойку. Бутылку с минеральной водой убрала в холодильник. Снова оглядела пустую комнату, потом тряхнула головой и принялась нарезать хлеб.

На крыльце сидели две распушённые от негодования кошки, преграждая Гавриилу проход.

— Ты не сказа-а-а-ал ей! — обвиняюще начала одна из них.

— Она не зна-а-а-ает, что это было не предложение! — подхватила другая. — Ты не сказал ей, что пришёл с простым извещением о свершившемся факте, как было две тысячи лет назад!

— Я не смог… — глухо пробормотал Гавриил и опустил голову ещё ниже. — У меня язык не повернулся. Мне стало её жалко. Поэтому я сделал так, чтобы Маша забыла о нашей встрече. Пусть пришлют кого-нибудь другого, а у меня не получилось!

— Он не смог! — фыркнула первая кошка.

— У него язык не повернулся! — потрясла лапой вторая. — А если больше никого не пришлют, она так и останется в неведении и быстренько придумает историю про то, как налетел ураган и унёс папашу её последнего ребёнка в страну Оз…

— И больше она его никогда не видела… — продолжили из лопухов скрипучим старческим голосом.

— Или того хуже, — язвительно сказала первая кошка. — Чтобы поддержать традицию, они выдадут её за соседа, заслуженного пенсионера Иосифа Яковлевича!

— Я с самого начала знал, что миссия невыполнима! Я не умею убеждать в том, в чём я сам не уверен! — в отчаянии заплёл пальцы Гавриил. — Но что я мог сделать?

— Конечно-конечно, — холодно ответили кошки. — Мы понимаем. Как же можно было упустить такую возможность — хоть на несколько часов вернуться на землю. Мы всё слышали — ах, какие птички, ах, какие картинки!

— Наверное, во мне какой-то дефект, — грустно ответил Гавриил. — Мне и правда больше на земле нравится. Задумано такое великое дело, и оно начинается с какой-то страшной ошибки. Не тот человек, не тот ангел. Я попробую поговорить там, наверху. Не знаю что, но я что-нибудь сделаю. Прощайте.

— А мы уже знаем, что сделаем, — мурлыкнули кошки и, благодушно улыбаясь, проводили взглядами Гавриила, взмывшего к облакам прямо с крыльца.

— И что же теперь будет? — проскрипели лопухи.

— Мы, кошки, спокойно прогуливаемся по обоим, как они их называют, «ведомствам», не боимся ни бога, ни чёрта и тоже кое-что можем. Нам плевать на человечество в целом, но мы привязаны к этой дурочке, поэтому мы внесём свои коррективы в эту рождественскую историю. Может быть, на этот раз всё будет лучше.

В тот же вечер кошки пришли к Марисабель и всю ночь лежали рядом с ней, положив лапы ей на живот. Всю ночь исправно тарахтели маленькие моторчики, пелась колдовская песенка, светились фосфорным светом прищуренные глаза, а утром кошки спрыгнули на пол, устало и сладко потянулись и сказали: «Ну-с, теперь посмотрим. Может быть это что-то изменит».

3

Через девять месяцев, в первый день весны, Мария Ивановна Сабельникова родила маленькую спокойную девочку, которая удивила всех умением улыбаться с первых дней жизни, и которую назвала Кристиной. Кошки были счастливы и не отходили от колыбели.

А ещё через некоторое время случилось с Марисабель странное — в один из длинных и ранних мартовских вечеров начало ей мерещиться пение славки, да такое отчётливое, что избавиться от него не представлялось никакой возможности. И с неодолимой же силой — и непонятно зачем — потянуло Марисабель съездить на дачу, на которой она не была с прошлой осени. Ужасаясь своему безумному поступку и ощущая себя преступной матерью, она бросила недоделанный заказ, оставила Кристину с бутылочками молока и сыновей с безлимитным интернетом на попечение доброго соседа, заслуженного Иосифа Яковлевича, села в жёлтую «шестёрку», которая на удивление сразу завелась, и по весенней распутице, сквозь грязный талый снег, помчалась на дачу.

За городом снег был ещё в силе, сугробы стояли насмерть, и Марисабель только войдя во двор увидела, что на заснеженном крыльце дачки раскинув руки лицом вниз лежит человек. Она подбежала, увидела светлое, но изрядно перепачканное грязью длинное пальто, с усилием перевернула лежавшего и разглядела, что это кто-то ей незнакомый, с длинными спутанными волнистыми волосами, с бледным осунувшимся лицом бродяги, на котором пробивалась редкая золотистая щетина, и страдальчески сжатыми губами. Марисабель потрясла его за плечи, нерешительно похлопала по щекам, поняла, что у незнакомца жар, как вдруг он открыл глаза, оказавшиеся серо-голубыми и совершенно сумасшедшими, посмотрел на Марисабель и счастливо засмеялся.

— Маша! — сказал он. — Маша, а я теперь падший! Ты прости, что я так долго, — я ведь упал под Барнаулом!