Я умер вчера

– Каким образом?

– А ты разве не знаешь?

– О чем? – непонимающе спросила Настя. – Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду тот позор и поношение, которому меня подвергли средства массовой информации.

– Ты имеешь в виду ту пакость, которую мы вместе читали?

– Да что ты! Это был маленький такой, нежненький цветочек. А потом как пошли ягодки – одна другой увесистей, размером с арбуз. Ты что, Настюшка, правда не знаешь?

– Да честное слово! Впервые слышу. Я же газеты не читаю.

– Как, вообще не читаешь? – изумилась Татьяна.

– Крайне редко, по большим праздникам.

– Ну, тогда ты многого себя лишаешь. Неужели тебе не интересно узнать, что министры берут взятки, или, например, не платят налоги, или покупают по десять квартир и по двадцать дач?

– Не-а, не интересно. Так что там в газетах о тебе написано?

– Написано, что я бесталанная графоманка, что я оболваниваю своими окололитературными писаниями наше несчастное затюканное население, тем самым лишая его прекрасной и светлой русской культуры. Что я получаю за свои книги огромные гонорары. Что меня заклеймила вся писательская общественность, собравшаяся на заседание Совета по культуре при Президенте России. Ты представляешь, какая честь мне оказана? В России сотни самых разных писателей, но заклеймили одну меня. Только я удостоилась.

Настя слушала ее, приоткрыв рот и не веря собственным ушам.

– Не может быть, Таня. Ты меня разыгрываешь, – наконец произнесла она, обретя дар речи.

– Да ни капельки, – Татьяна весело расхохоталась. – Все так и было. Более того, меня активно пытаются рассорить со Стасовым.

– Кто пытается?

– Не знаю. Стасов сейчас это выясняет. При такой ситуации я должна была бы, по идее, или руки на себя наложить, или начать пить, или уйти в монастырь. Но я же настоящая русская баба, меня голыми руками не возьмешь. Поплакала я, поплакала, а потом поняла, что надо делать, и села за компьютер. И все как рукой сняло.

– Господи, да чем же ты так насолила журналистам, что они на тебя накинулись?

– Понятия не имею. Вроде мы с ними не ссорились. Правда, к их чести должна сказать, не все считают меня полной идиоткой. Нашелся один такой, который предлагал мне опубликовать материал, в котором восстановил бы мою поруганную репутацию и реабилитировал бы мое честное имя.

– Ну и?..

– И ничего. Я отказалась. Надеюсь, уж тебе-то не надо объяснять, почему.

– Не надо, я понимаю. Ты думаешь, он действительно тебе сочувствовал? Или подозреваешь, что это обычные газетные игрища: вы пишете так, а мы напишем эдак, вы с нами конкурируете, а мы выскажем противоположную точку зрения. Нет?

– Да бог его знает, Настюшка. Все может быть. Но вообще-то этот журналист симпатичный дядька, очень доброжелательный, умеет сочувствовать, сопереживать. И глаза у него добрые.

– Ага, – тихонько пробормотала Настя, – глаза добрые, а череп лысый.

Она сказала это совсем тихо, просто мысли вслух. Вспомнила виденную утром фотографию мужа Лутовой. И не поняла, почему Татьяна вдруг так напряглась. Глаза ее сузились, губы сжались.

– Откуда ты знаешь? – спросила она жестко.

– Что знаю?

– Что череп лысый.

– Ничего я не знаю. Ты о чем?

– А ты?

– Я сегодня встречалась, между прочим, с гражданкой Лутовой. С той самой, которая ходила на колдовские сеансы к твоей убиенной Инессе. У меня с Улановым возникли сложности, и я решила побеседовать с его знакомой в надежде выяснить какие-нибудь пикантные подробности, на которых его можно зацепить в разговоре. Оказалось, что Лутова с ним вообще незнакома и Уланов приходил в гости не к ней, а к ее бывшему мужу. Они же продолжают жить вместе.

– Да, я помню, – кивнула Татьяна. – Продолжай.

Голос ее был сухим и холодным, и в этот момент она показалась Насте такой чужой, что даже неприятно стало.

– Тань, расслабься, ты не на работе, – сказала она.

Татьяна глубоко вздохнула, зажмурилась и потрясла головой. Лицо ее расслабилось, губы дрогнули в улыбке.

– Извини, Настюша. Рефлекс сработал, как у охотничьей собаки. Рассказывай дальше.

– А дальше ничего и не было. Валентина Петровна жаловалась мне на жизнь и на то, что не может избавиться от эмоциональной зависимости от мужа. Одним словом, все то же самое, что было в записях Инессы и что ты мне пересказывала. Даже, говорит, фотографию его выбросить не могу, так и ношу с собой в сумочке. И показала мне фотографию этого грандиозного Лутова, который ею помыкает и всячески ее унижает. Ты знаешь, он действительно чертовски обаятелен. Причем это обаяние не самца, а именно человека, личности. Оно действует одинаково и на мужчин, и на женщин. Ему хочется верить, за ним хочется пойти на край света. Хочется вести себя так, чтобы заслужить его одобрение. Представляешь, каков он в жизни, если даже черно-белая фотография производит такое впечатление?

– Кажется, представляю, – задумчиво сказала Татьяна. – И что, у него череп лысый?

– Абсолютно. Как бильярдный шар.

– А кто он по профессии?

– Лутова говорит, что он актер второго плана, но какое-то время назад ушел со сцены. Чем муж занимается сейчас, она не знает.

– Прелестно. По-моему, ты измаялась без сигарет. Закури, не мучайся.