Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды

Когда Принц сворачивал на луговую дорогу и чувствовал, что вожжи натянулись (отец называл это «собрать лошадь»), он прижимал уши, приседал и начинал выбрасывать вперед свои могучие ноги быстрыми, легкими движениями, в такт которым заводили свою песню колеса брички.

И меня тоже охватывало желание петь: я любил, когда ветер кусал мне лицо, когда брызги грязи и гравий, вылетавшие из-под копыт, ударяли меня по щекам. Какое же это было наслаждение!

Я любил смотреть, как крепко натягивает отец вожжи в то время, как наша бричка проносится мимо других бричек и двуколок, на которых его приятели подергивают вожжи и размахивают кнутом, стараясь выжать из своих лошадей все, что можно.

— Гоп, гоп! — кричал отец, и этот возглас, то и дело звучавший, когда он объезжал лошадей, обладал такой властью, что любая лошадь, заслышав его, стремительно бросалась вперед.

И вот теперь, когда я с ногами, укутанными пледом, сидел на солнышке и смотрел, как отец смазывает бричку, я вспоминал, как ровно год назад отец победил Макферсона, обогнав его в состязании на две мили.

Отец почему-то никогда не оглядывался на своих соперников. Взгляд его был устремлен вперед — на дорогу, и улыбка не сходила с его лица.

— Неудачно подпрыгнешь на ухабе — вот и проиграл ярд, — говаривал он.

Я же всегда оглядывался. Какое это было удовольствие — видеть рядом с собой, у колеса нашей брички, голову могучей лошади, ее раздувающиеся ноздри, хлопья пены, срывающиеся с ее губ.

Помню, как я оглянулся на Макферсона.

— Папа, — крикнул я, — Макферсон нагоняет!

По шоссе, отставая от нас примерно на корпус, с грохотом мчалась двуколка на желтых колесах; сидевший в ней рыжебородый мужчина отчаянно нахлестывал серую лошадь. В этом месте луговая дорога, по которой ехали мы, начинала сворачивать к шоссе.

— Пусть попробует! — пробормотал отец.

Он привстал, наклонился, подобрал вожжи и посмотрел вперед — туда, где в сотне ярдов от нас дорога выходила на шоссе у мостика через канаву. Дальше дорога опять ответвлялась от шоссе, но проехать по мостику мог только один.

— Вперед, красавчик! — крикнул отец и ударил Принца кнутом.

Рослая лошадь понеслась еще быстрее, шоссе стремительно приближалось.

— Дорогу! — заорал Макферсон. — Уступи дорогу, Маршалл, или катись ко всем чертям в преисподнюю!

Мистер Макферсон был церковным старостой и знал толк в чертях и в преисподней, но он ничего не знал о нашем Принце.

— Черта с два тебе за мной угнаться! — крикнул в ответ отец. — Гоп! Гоп! — И Принц отдал ту последнюю частицу своих сил, которую держал про запас.

Наша бричка вылетела на шоссе под самым носом у серого скакуна, в клубах пыли пронеслась по мостику и вновь свернула на луговую дорогу, сопровождаемая бранью отставшего Макферсона, который все еще продолжал размахивать кнутом.

— Пропади он пропадом! — воскликнул отец. — Он думал, что я ему поддамся. Да будь я на дрожках, я бы давно оставил его с носом.

По дороге на пикник воскресной школы отец всегда ругался.

— Вспомни, куда мы едем, — уговаривала его мать.

— Ладно, — охотно соглашался с ней отец, но тут же снова начинал чертыхаться. — Черт подери! — кричал он. — Поглядите-ка, вот едет Роджерс на своем чалом, это у него новый! Хоп-хоп!

Наконец мы одолели последний подъем и подъехали к месту пикника. Речка была совсем рядом. Тень переброшенного через нее железнодорожного моста дрожала и колебалась на воде и лежала неподвижно на заросших травой береговых откосах.

На прибрежной лужайке уже играли дети. Взрослые, склонившись над корзинками, распаковывали чашки и тарелки, доставали из бумаги пироги и раскладывали на подносах бутерброды.

Лошади, привязанные к ограде, огибавшей ближний пригорок, отдыхали, опустив голову. То одна, то другая встряхивала торбой и фыркала, стараясь избавиться от набившейся в ноздри пыли. Внизу, в тени моста, между столбами стояли повозки и экипажи.

Отец въехал на свободное место между двумя рядами поднятых оглобель, и мы соскочили еще до того, как послышался его окрик: «Тпру, стой!» — и туго натянутые вожжи остановили лошадь.

Я подбежал к реке. Даже просто глядеть на нее доставляло удовольствие. Течение было быстрое, и у стройных стеблей тростника вода зыбилась крохотными гребешками. Плоские листья камыша касались ее поверхности заостренными концами, а со дна то и дело всплывали серебристые пузырьки и лопались, поднимая легкую рябь.