Я умею прыгать через лужи

В тех редких случаях, когда какой-нибудь богач давал мне трехпенсовик за ту же услугу, меня тут же окружали школьные товарищи, среди которых молниеносно разлеталась новость: «Алан получил трехпенсовик».

За этим следовал важный вопрос:

– Ты сразу все потратишь или оставишь что-нибудь на завтра?

От моего ответа зависела доля, которую каждый из мальчишек получит от моей покупки, и они терпеливо ждали ответа.

Ответ мой всегда был одинаков.

– Я потрачу все, – неизменно заявлял я.

Это решение всегда сопровождалось возгласами одобрения, а затем начиналась потасовка, в результате которой решалось, кто пойдет рядом со мной, кто спереди, кто сзади.

– Я твой друг, Алан!..

– Ты же меня знаешь, Алан!..

– Я вчера дал тебе серединку своего яблока…

– Я первый подошел…

– Пустите…

– Мы с Аланом всегда дружили, правда, Алан?

В нашей школе считалось, что тот, кто за тебя держится, имеет на тебя какое-то право или, во всяком случае, его желания должны быть учтены. Я шел в центре небольшой толпы, и каждый из мальчишек решительно держался за меня. А я сжимал в кулаке монетку в три пенса.

Когда мы подходили к витрине, на меня обрушивалась лавина советов.

– Запомни: за пенни дают восемь анисовых, Алан… Сколько нас тут, Сэм? Алан, нас восемь человек…

– Лакричные можно сосать дольше всех…

– Шербетные – вкуснотища. Из шербетных можно сделать напиток…

– Пропустите, я первый подошел!..

– Ну надо же, трехпенсовик! Можешь брать мою рогатку, когда захочешь, Алан.

Я смотрел на кулек леденцов в траве. Мысль о том, что я не смогу сам их достать, вообще не приходила мне в голову. Ведь это мои леденцы. Их дали мне. К черту мои ноги! Я их достану!

Кресло стояло на краю дорожки, огибавшей покрытую травой лужайку, где лежали леденцы. Я ухватился за подлокотники и принялся раскачиваться из стороны в сторону. Кресло накренилось. Еще один толчок, и оно опрокинулось набок, вытряхнув меня на траву лицом вниз. Я ударился ногой в лубке о каменный бордюр дорожки. Внезапная боль заставила меня стиснуть в кулаке несколько травинок; бормоча от злости, я выдернул их. Как ни странно, вид бледных корней, к которым льнули комочки земли, успокоил меня. Мгновение спустя я принялся ползти к леденцам, оставляя за собой подушки, плед, комикс…

Дотянувшись до бумажного кулька, я сжал его в руке и улыбнулся.

Однажды, когда я, помогая отцу, залез на дерево, чтобы перекинуть канат лебедки через ветку, тот радостно крикнул мне снизу:

– Тебе удалось! Черт подери, тебе удалось!

Мне удалось, подумал я и развернул кулек. Поразглядывав минутку его содержимое, я извлек леденец с надписью «Я тебя люблю».

Я с наслаждением сосал его, каждые несколько секунд вынимая его изо рта, чтобы посмотреть, можно ли еще прочесть надпись. Она тускнела, превращаясь в размытые знаки, которые в конце концов и вовсе исчезли. В руке остался маленький розовый кружочек. Я лежал на спине, глядя на небо сквозь дубовые ветви, и грыз леденец.

Я был очень счастлив.

Глава девятая

Меня изрядно удивила суета, начавшаяся после того, как перепуганные сиделки обнаружили меня лежащим в траве. Я никак не мог взять в толк, зачем они спешно вызвали старшую сестру, а потом, собравшись вокруг моей кровати, допрашивали меня со смешанным чувством жалости и раздражения.

Я повторял одно и то же:

– Я опрокинул кресло, чтобы достать леденцы, – а на настойчивый вопрос старшей сестры: «Но почему? Почему ты не позвал сиделку?» – ответил:

– Хотел достать сам.

– Я тебя не понимаю, – пожаловалась она.

Что же тут непонятного, удивился я. Я был уверен, что отец меня поймет. Когда я рассказал ему об этом случае, он спросил:

– А ты не мог как-то выбраться из кресла, не опрокидывая его?

– Нет, – сказал я. – Ноги-то меня не слушались.

– Ясно, – сказал он и прибавил: – Что ж, так или иначе, ты их достал. Я бы тоже не стал звать сиделку. Конечно, она запросто бы принесла их тебе, но это было бы уже совсем другое дело.

– Да, совсем другое дело, – согласился я. В эту минуту я любил отца сильнее, чем когда-либо.

– Но в следующий раз будь осторожнее, – предупредил он. – Не надо больше опрокидывать кресло ради леденцов. Они того не стоят. Вот если случится что-нибудь серьезное, скажем, пожар или что-то в этом роде, тогда да, можно и опрокинуть. Я бы сам купил тебе леденцов, но у меня на этой неделе с деньгами плоховато.

– А мне на этой неделе и не хочется, – сказал я, чтобы его утешить.

В последующие несколько недель за мной пристально следили, когда я сидел в кресле на веранде, а однажды пришел доктор и принес пару костылей.

– Вот твои передние ноги, – сообщил он мне. – Как думаешь, сможешь на них ходить? Ну-ка давай попробуем.

– Они правда мои? – спросил я. – Честно-честно?

– Да, твои, – ответил он, – честно-честно…

Я сидел в кресле в саду. Он откатил его на траву под молодыми дубками.

– Вот подходящее местечко. Попробуем тут.

Старшая сестра и несколько сиделок вышли, чтобы посмотреть на мою первую попытку ходить на костылях. Они окружили нас, а доктор, взяв меня под мышки, вытащил из кресла, держа прямо перед собой.