Я умею прыгать через лужи

Ее лицо показалось мне невероятно красивым. Я любил ее пухлые, румяные, словно яблоки, щеки и блестящие маленькие глаза в обрамлении длинных ресниц, весело глядевшие из-под густых темных бровей. Я хотел, чтобы она осталась со мной и никуда не уходила, и я хотел подарить ей лошадь и двуколку. Но меня мутило, я смущался и не осмеливался всего этого ей сказать.

– Не двигайся, ладно? – предостерегла она меня.

– Кажется, я немного пошевелил пальцами, – сказал я.

Оттого, что все запрещали мне двигаться, мне захотелось пошевелиться, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Я чувствовал, что мне обязательно нужно проверить, могу ли я двигаться, а удостоверившись, я уже буду лежать спокойно.

– Нельзя шевелить даже пальцами, – сказала она.

– Я больше не буду, – пообещал я.

Меня продержали на операционном столе до обеда, затем осторожно перевезли в палату и переложили на кровать, где была установлена стальная рама, поддерживавшая одеяло высоко над моими ногами и загораживавшая Мика, который лежал в другом конце палаты.

Сегодня был день посещений, и вскоре начали прибывать родственники и друзья больных, нагруженные пакетами и свертками. Смущенные присутствием стольких больных, они торопливо протискивались между кроватями, не глядя по сторонам и не отрывая взгляда от того, к кому пришли. Последние тоже чувствовали себя не в своей тарелке. Они отводили глаза, делая вид, что не видят своих посетителей, пока те не оказывались прямо у их кровати.

Больные, у которых не было друзей или родных, тоже не могли пожаловаться на недостаток внимания. С ними обычно беседовали девушка из Армии спасения, священник или проповедник – ну, и конечно, неизменная мисс Форбс.

Мисс Форбс приходила в каждый день посещений с охапкой цветов, религиозных брошюр и толстых шерстяных носков. На вид ей было лет семьдесят. Она ходила с трудом, опираясь на палку, и всегда постукивала этой палкой по спинке кровати тех больных, кто не обращал на нее внимания.

– Ну-с, молодой человек, – говорила она, – надеюсь, вы выполняете предписания доктора. Только так можно выздороветь, знаете ли. Вот вам пирожки с коринкой[4]. Если будете хорошо жевать, несварения у вас не случится. Пищу всегда нужно тщательно пережевывать.

Мне она каждый раз приносила леденец.

– Они прочищают грудь, – объясняла она.

Сегодня она, как обычно, остановилась в изножье моей кровати и мягко сказала:

– Стало быть, тебе сегодня сделали операцию? Что ж, врачи свое дело знают, и я уверена, что все будет хорошо. Так что будь умницей, понял? Будь умницей.

У меня болела нога, мне было очень одиноко, и я заплакал.

Она встревожилась, быстро обошла мою кровать и неловко встала сбоку. Видно было, что ей не терпится успокоить меня, но она не знала, что для этого нужно сделать.

– Господь поможет тебе вынести все страдания, – серьезно сказала она. – Вот! У меня есть послание.

Она выудила из сумочки несколько брошюр и вручила мне одну из них.

– Почитай это, будь умницей.

Она коснулась моей руки и в растерянности пошла прочь, но по пути несколько раз оглянулась. На лице ее застыла печать тревоги. Я посмотрел на оставленную ею книжицу, надеясь, что в ней скрыто какое-нибудь волшебство, какой-нибудь знак Господень, какое-нибудь откровение, которое чудесным образом побудит меня встать с одра и идти, подобно Лазарю.

Книжица называлась: «Отчего вы печалуетесь?» и начиналась следующими словами: «Если вы чуждаетесь Господа, печаль ваша не напрасна. Мысли о грядущей смерти и Страшном суде не зря печалят вас. Если это так, то дай Бог, чтобы печаль ваша все возрастала и возрастала, пока наконец не найдете вы утешения в Иисусе».

Я ничего не понял. Убрав книжицу в тумбочку, я продолжал тихо плакать.

– Как ты себя чувствуешь, Алан? – спросил Ангус.

– Плохо, – ответил я и, помолчав, добавил: – У меня болит нога.

Он попытался успокоить меня:

– Потерпи немного, скоро пройдет.

Но боль не проходила.

Когда я лежал на операционном столе и гипс на моей правой ноге был еще влажным и мягким, у меня, видимо, поднялся большой палец в результате какого-то краткого спазма, но парализованным мышцам не хватило сил, чтобы опустить его обратно в нормальное положение. Из-за непроизвольного движения бедра внутренняя гипсовая повязка тоже сдвинулась, и на ней образовался выступ, который упирался мне в бедро, словно тупой нож. В последующие две недели этот выступ так продавил мне кожу, что добрался до самой кости.

Боль от поднятого пальца не прекращалась, но боль в бедре можно было чуть облегчить, если изогнуться и лежать неподвижно. Даже в краткие периоды сна, проходившие между долгими часами боли, мне снились сны, в которых я испытывал невыносимые страдания.

Доктор Робертсон задумчиво посмотрел на меня, когда я описал ему свои болезненные приступы.

– Ты уверен, что болит именно палец?

– Да. Все время, – сказал я. – Он не перестает болеть.

– Наверное, дело в колене, – сказал доктор старшей сестре. – А ему кажется, что это палец. А вот боль в бедре… – Он повернулся ко мне. – Бедро у тебя тоже болит все время?

– Болит, когда двигаюсь. Когда лежу тихо, не болит.