Я — стукач

— А ты тоже в партию хотел? Не-е, про тебя разговора не было. Разнарядка-то только на троих.

— Но ей же характеристика комсомольская нужна, — мгновенно вскипаю я, — а кто ей подпишет? Опять ГэПэ?

— А ты и в самом деле считаешь, что кому-то твоя драгоценная подпись нужна? — продолжает издеваться Шустрик. — Конечно же, ГэПэ подпишет и глазом не моргнёт. Кто ты для неё? Адъютант её превосходительства, манекен витринный, груша для битья. Чего перед тобой расшаркиваться?

— Но это же свинство! Разве так можно?! — Бессильная ярость неожиданно сменяется во мне смертной тоской. На глаза наворачиваются слёзы, и ехидная Юркина рожа начинает двоиться.

— Им, Витёк, всё можно. — Улыбка исчезает с его лица, и на меня уже глядит не прежний балабол и весельчак, а какой-то чужой, угрюмый и усталый человек. — Одному тебе тяжело, что ли? А Нинке Филимоновой легче? Не такая уж она примитивная, как с первого взгляда кажется. Многие думают, что подфартило девчонке, попал выигрышный билет, так она и рада стараться, стелется дорожкой, пока начальство от неё не отвернулось. А она та же самая пешка, что и все мы. И у пешек никто мнения не спрашивает. Двигайся, пока двигают, а уж надо тобой пожертвовать, пожертвуют и ни у кого и капли сожаления не будет. Потому она своим бабьим хитрым чутьём и уловила, что нужно плыть по течению, пока дают. Начнёт артачиться и правду искать — пинком под зад и даже из бригадирш попрут… А ты, вчерашний студент, признайся, что втайне ей позавидовал и потому решил палки в колёса ставить? Ну не глупо ли, когда одна пешка завидует другой?!

— Подонки, — шепчу я, — какие они подонки!

— Кто? ГэПэ? А она-то чем от вас с Нинкой отличается? Ну, может быть, она не совсем пешка, а фигура покрупнее, но вряд ли у неё больше степеней свободы, чем у вас. Спустят ей очередную директиву из райкома, и крутись как хочешь. Вякнет что-то лишнее, и её пинком вышвырнут на обочину, только пинок уже будет побольнее да посерьёзней. А ты думал, что она ухватила боженьку за бороду и поплёвывает на нас со своего Олимпа? На самом деле, ей до тех заоблачных вершин, где власть, почёт и полная безнаказанность столько же, сколько и тебе с Нинкой — бесконечность.

— Да уж, — вздыхаю я, — ты такую картинку нарисовал, что хоть ложись да помирай.

— А сам не видишь? Так что из-за всех этих подписей и характеристик не заморачивайся: подпишешь или не подпишешь — всё едино. Живи спокойно и дыши ровно, будто ничего не случилось. Плетью обуха не перешибёшь. Доказывают лишь тому, кто хочет доказательств, а этим людям ничего не надо…

После ухода Шустрика долго не могу успокоиться, в бессильной ярости курю одну сигарету за другой и стряхиваю пепел мимо пепельницы. Наверное, я бормочу какие-то ругательства, только от этого легче не становится.

Как же поступить? Неужели Шустрик прав и дальновидней меня? Может, и в самом деле сделать вид, что ничего обидного не произошло, утереться от плевка и ждать. Упорно ждать. Но — чего?!

Да нет же! Не хочу превращаться в витринного манекена, в бессловесного мальчика для битья! Извини, мой дорогой демагог Шустрик, но твои хитроумные советы не для меня. Пускай мне будет потом плохо, пускай разобью себе нос в кровь, пускай на меня вешают всех собак, но я докажу им всем, что нельзя со мной так…

Я уже всё для себя решил — будь что будет…

Заместитель секретаря партбюро Ромашкин уже минут сорок сидит в комитете комсомола и дожидается меня. Об этом мне сообщила секретарша Людочка, которую он отправил на поиски, потом об этом прогромыхал заводской селектор, а теперь с этим сообщением явилась Ленка, которая, пожалуй, единственная знает, где меня искать, когда я решаю на некоторое время укрыться ото всех и спокойно выкурить сигарету.

Я сижу в закутке с множительной техникой, доступ в который посторонним запрещён. Ключи от закутка хранятся у начальника конструкторского бюро, но мне он даёт их без разговоров. Едва ли комсорг станет использовать множительную технику для чего-то противозаконного.

— От кого прячемся? — спрашивает Ленка.

Мне не хочется распространяться о своих бедах, но и молчать не могу. Слово за словом она вытягивает из меня всё, что накипело на душе, и лицо её постепенно бледнеет, а голос начинает подрагивать, что очень на неё не похоже.

— Ты действительно собираешься гнать Филимонову из комсомола? — забыв прикурить, Ленка нервно посасывает кончик сигаретного фильтра. — Это не шутка?

— Да. И этот вопрос больше не обсуждается!

— Как знаешь… Только, — она осторожно касается моего рукава, — может, не стоит? Они же тебя съедят после этого. Ты даже не представляешь, какая эта публика злопамятная!

— Я не из их числа. Но тоже кое-что не забываю. А ты, видно, забыла, как тебя посылали!

Ленка на мгновение задумывается, потом встряхивает чёлкой:

— Выходит, ты ещё хуже их всех! Чего стоит твоё правдолюбие, если ты нашёл крайнего и собираешься на нём отыграться? Не дают в начальника поиграть, да? И за это ты обиделся на весь мир?!

От удивления я даже роняю сигарету на пол: