Читаем Я — Степан Разин полностью

Я — Степан Разин

Я молча растянулся на плахе, широко раскинув в стороны руки и ноги, приготовившись к четвертованию. Смерть рано или поздно приходит, она всё равно неизбежна для всех людей.

Я стал чуть слышно читать всплывшие откуда-то из глубин памяти строки. Надо мной раскачивалась незамутнённая синева неба.

«Вдоль обрыва, по над пропастью, по самому по краюЯ коней своих нагайкою стегаю, погоняю.Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю,Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!»

На площади царила неестественная, испуганная, ожидающая развязки тишина. Я услышал, как натужно хрястнул топор, пройдя сквозь мясо и кость, впился в дерево. напитывая его кровью. Я почувствовал, как правая рука дёрнулась и скатилась с помоста, стремясь одной ей ведомым желанием наказать обидчика. Я закрыл глаза и крепко стиснул зубы, чувствуя, как тяжело рвутся из груди слова:

«Сгину я — меня пушинкой ураган сметёт с ладони,И в санях меня галопом повлекут по снегу утром,Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту…»

Тишина. Неестественная тишина испуганной птицей металась по застывшей площади. Вновь раздался страшный рубящий удар. Застонала плаха, поливаемая моей кровью. Не выдержал, забился в руках стрельцов у подножия помоста Фрол:

— Брат! Брат, прости меня! Прости! А-а-а-а! Отпустите меня, а-а-а!

Я с трудом оторвал от плахи голову — странное дело, в небе появились алые облака и нависли над глазами. На шее вздулись жилы, когда я, тужась, закричал:

— Молчи, Фрол! Молчи!!!

— Атаман!!! — крикнул кто-то из толпы.

Толпа ожила, колыхнулась, как бушующее море, и взорвалась плачем и слёзным криком.

— Чтоб тебе! — буркнул испуганно озирнувшийся через плечо палач и торопливо занёс над головой окровавленный топор.

«Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий,Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!..»[4]

Топор стремительно падал вниз — кто-то поторопился и подал ему знак, нарушая порядок казни: голову рубят в последнюю очередь…

<p>Эпилог</p>

Он был каким-то излишне нервным и суетливым, поэтому сразу же мне не понравился, едва появился в моём офисе.

— Я к вам, — кинулся он ко мне.

Недовольно скривив лицо, я остановился перед дверью своего кабинета.

— Вы что-то хотели? — сухо поинтересовался я.

— Я к вам, — повторил он, нервно поглаживая чёрную кожаную папку.

«Ещё один графоман-любитель! Сейчас будет меня потчевать своим шедевром, — с неприязнью подумал я и глубоко вздохнул. — Ничего уже нельзя поправить, раз уж он здесь…»

Я открыл дверь кабинета:

— Проходите.

Он не вошёл, а осторожно проскользнул, прикрыв за собой дверь и сразу же, увязавшись за мной, бросился к моей гордости — большому письменному столу из красного дерева, привезённому из Германии. На ходу раскрыл папку.

— В чём дело? — я сел в кресло и придвинул к себе пепельницу в виде Колизея.

Он извлёк из папки старенькую общую тетрадь, не решаясь сесть. Пусть постоит.

— Мы не принимаем рукописей, — сразу же предупредил я.

— Это, — он сразу же замялся. — Год назад у вас работал журналист Ларин. Степан Ларин.

Я впервые внимательно посмотрел на него. Неприятно было вспоминать прошлогоднюю историю — она отвратительно пахнет даже теперь, и этот придурок мне опять всё напомнил. Мне тогда здорово досталось от Брынчалова… Вновь, теперь уже от господина президента и моего личного друга и покровителя — в этом году выйдет мой трёхтомник…

— Чего вы хотите? — этот тип был не только неприятен, но уже и опасен.

— Вот, — он придвинул ко мне тетрадь.

— Что это? — саркастически усмехнулся я, выуживая из кармана пачку «Мальборо».

Не думает же он, что я предложу ему курить.

— Это его рукопись.

— Ларина? Стёпы? — я насторожился — неужели это те его проклятые документы, в которых компромат на Брынчалова.

— Да.

— Как она к вам попала?

«Голубчик, отсюда ты отправишься аккурат в ФСБ», — промелькнуло у меня в голове.

— Неважно, — он отмахнулся от меня рукой и быстро зашагал к дверям.

— Эй, постойте! Постойте, а что с ним?

«Почему я не нажал кнопку?»