Я — Степан Разин

Я плюнул ему на бороду, и дьяк отпрянул.

— Воля, говоришь? Была у тебя воля! — подал голос Долгорукий. — Жил бы себе на Дону и принимал от царя и войскового атамана одни только почёт и уважение.

— На Дону много воли — хотел всех угостить!

Глаза князя укололи лютой ненавистью.

— Зря цацкался с вами великий государь: платил жалованье, присылал в станицы огненный запас. Так вы заплатили государю за его доброту?!

— Видывали мы его доброту — он первым нас продал! Когда казаки своей кровью взяли ему Азов, он побоялся, приказал сдать его турчанину!

— Не тебе, вор, судить о государёвых делах!

— Да и кровь казачья слишком густая для того, чтобы менять её на мир с султаном, князь!

— Палач!

Палач уже держал в руках щипцы, в которых был зажат раскалённый металлический прут.

— Погрей его! — в глазах Долгорукого вспыхнула и тут же погасла усмешка.

— Сейчас погрею. Ужо… — заплечный ткнул меня прутом в грудь и медленно провёл им вниз к животу.

— Сказывай о своём воровстве в Гиляне — шаховых землях! — послышался голос гнусавого дьяка.

Запахло резким и горьким дымом, зашипела плоть. Моё тело корчилось и билось в судорогах. Долгорукий злорадно пожирал меня глазами. Я стиснул зубы и прикусил язык, едва сдержав рвущийся из гортани крик. Где-то жалобно заплакал брат:

— Ой, покайся, Степан, ведь из-за тебя и меня пытают!

— Заткнись, сука! — прохрипел я.

Холодные глаза Долгорукого стали как будто ближе — в них уже явственно читалось победное торжество.

— Горячо? — выкрикнул кто-то из бояр.

— Хочешь попробовать? — откликнулся я, сплюнув кровью в стоящего рядом палача.

Тот отшатнулся в сторону.

Великий князь Юрий Алексеевич Долгорукий встал. Из-под его распахнутой боярской шубы виднелся чёрный кафтан. В свете факелов блеснули крупные жемчужины.

— Пусть передохнёт — с него ещё взыщется! Пусть ответит Фролка-вор.

Меня оттаскивают в сторону и бросают на пол возле влажной стены Земского подвала. Помощник палача льёт из бадьи на грудь и лицо. Захлёбываясь и задыхаясь, я ловлю ртом воду и смываю кровь. Помощник смеётся и уходит. Стены подвала оглашаются криками Фрола — его подвесили на дыбу.

— Ты не шибко его кнутом, — кричит дьяк, — он не в Стеньку-вора пошёл хлипок! Ещё издохнет!

Я откидываю голову, касаюсь холодной стены. Крики брата не умолкают.

— Эх, Фрол, Фрол… Не из одного теста мы вылеплены, — горько шепчу я, сбрасывая опалёнными ресницами непрошеные слёзы.

* * *

Наш младшенький… Он не был таким высоким и крепким, как я или Иван. Не был и умным — всегда шёл за старшими, тянулся за ними. Они и в обиду не дадут, и дуван по-братски разделят. Я любил его и люблю сейчас. Всегда пытался сделать его отважным казаком, думал, что получилось… Не получилось. Слабая у него воля — нет той жилки, что была у старого Рази и брата моего Ивана.

Фрол всегда колебался, выбирал сильнейшего, долго не мог понять — за мной идти или слушать советы старого Корнилы. Корнила звал Фрола на советы думал через него со мной сладить, старый чёрт…

— Степан, что у тебя с крёстным случилось?! Обижается, что не заходишь к нему, когда зовёт.

— Разные дороги у нас с Корнилой, — отвечаю. — Крёстный снюхался с боярами, московские гости часто гостят, боярский чин ему обещают, вот он и привечает их.

— Так то ж разговор о пищальном и пушкарном зелье и хлебе, о службе государёвой.

— Знаешь, что московские требуют?

Фрол виновато моргает и качает головой:

— Не-а.

— Чтобы вольный Дон пришлых выдавал! Голь в верховья каждый год прибывает, а бояре записки пишут о выдаче — жалобятся толстобрюхие царю. А он скоро заставит Корнилу казацкую вольность забыть! Домовитые ничего не потеряют — станут новыми боярами да воеводами. Не по пути нам с крёстным, брат — другая у нас дорога! Дай срок — поднимем голь, пошарпаем, как Васька Ус, бояр по Волге, навестим турчанина и кизылбашца.

Не гулял со мной к персиянам Фрол — остался дома.

— Погляжу я за Олёной Микитишной, за детьми твоими — Гришаткой и меньшим. В обиду не дам! — пообещал мне Фрол.

— Жди, Фролка — вернусь я, и грянет имя Разиных по Руси! — толкнул я брата в бок.

Мы обнялись на прощание и поцеловались.

Встретились после персидского похода — он пришёл вместе с Василием Лавреевым.

— Брат, радуюсь, что вижу тебя живым и лихим атаманом! — кинулся обнимать меня Фрол.

Расцеловались.

— Жёнку твою доглядел и детей — все живы, здоровы, ждут.

— Дождутся, — добродушно хмыкнул я и крикнул есаулу: — Лазарка, подай вина брату моему единокровному и лихому атаману Ваське Усу!

Фролка с улыбкой поднял кубок и окинул шатёр взглядом:

— Богатый ясырь, атаман! За удачу твою военную, за волю казацкую!

Стукнулись и выпили залпом. Я обнял брата за плечи:

— Вот теперь люб ты мне, Фрол — говоришь, как настоящий казак! Лазарка, тащи мой малиновый становой кафтан персидский!

— Брат мой, атаман — бери меня к себе на службу — буду верой и правдой служить, помогать казацкому делу!

— Лей, Лазарка — почему пустуют кубки?!

Стукнулись кубками втроём, выпили.

— Теперь я с тобой, брат! — выкрикнул Фрол.

Было всё это, было… Или не было? Было, совсем недавно было — вместе с ним поднимали Русь против бояр и воевод.