В ту ночь, когда я, действительно, ложусь спать все в той же комнате с бабочками, мне никак не дают покоя слова Юлиана, брошенные мне в лицо с такой отчаянной злобой и непоколебимой уверенностью одновременно: неужели он думает, я позволю ему манипулировать собой, неужели считает, я стану участницей его мстительных планов… Он безумец, если даже предполагает такое!
И тут же другая мысль: если он считает меня приемлемым способом насолить своему отцу, значит знает, что я тому небезразлична. Неужели это правда? Мне хотелось всем сердцем верить в это.
Кто-то негромко ударяет в дверь костяшками пальцев, а потом она тут же открывается:
Не пугайся, это я. Можно войти?
Я сажусь на диване:
Конечно, это ваш дом, Адриан, — отзываюсь я из полумрака. Мне нравится засыпать при свете бледного ночника, который выхватывает из темноту очертания Алексовых бабочек — они вьются вокруг него в неком ритуальном танце, который неизменно меня усыпляет.
Ночной гость несет под мышкой нечто скрученное в рулон, которое при ближайшем рассмотрении оказывается походным спальным мешком.
На кемпинг собрались? — подшучиваю я.
Почти, — отвечает тот, расправляя его на полу около моего дивана. — Если ты не против, я бы хотел понаблюдать с тобой за бабочками… ведь ты же смотрела со мной на звезды? Решил отдать дань вежливости.
Дань вежливости, — фыркаю я, — и только?
Мужчина молчит — он всегда молчит, когда речь заходит о главном, теперь я это понимаю. Наверное, мне стоит научиться читать между строк его молчания…
Шарлотта, я хотел сказать, — начинает вдруг он, тем самым проталкивая мое глупое сердце к самому моему горлу, — я хотел сказать, что тебе не стоит сердиться на Юлиана…
Что?! — вскрикиваю я, подскакивая на диване — это не те слова, которые я надеялась услышать. — Как вы можете говорить мне такое? Я ведь вам призналась, что он…
Я помню.
Я вас не понимаю, — выдыхаю я с отчаянием, плашмя падая назад на свою подушку. — Вы позволили ему вернуться в свой дом, а ведь он соблазнил вашу женщину… — Потом анализирую в голове все эпизоды, связанные с ненавистной мне итальянкой и продолжаю: — Теперь-то я понимаю, почему так бесилась Франческа, когда увидела меня впервые… и после тоже… Вы ведь тоже это понимаете, правда: она просто-напросто ревновала меня к Юлиану — их связь длилась не один месяц! А теперь Юлиан переключился на меня… Вы не должны позволять ему это.
Тишина, повисающая между нами, сдавливает мне грудь, словно бетонная плита в тысячу тонн.
Ничего подобного больше не повторится, Шарлотта, — наконец говорит Адриан. — Мы с Юлианом серьезно поговорили… Тебе больше не стоит его бояться.
«Что, правда?», так и хочется съерничать мне, но я прикусываю язык. Неужели он, действительно, верит, что их с Юлианом разговор разрешит тот гордиев узел ненависти, который тот выпестовал в себе? Это же просто смешно. В моих ушах до сих пор раздаются непримиримые слова парня: «Он просто не заслуживает быть счастливым, особенно после того, что сделал с мамой… Ты ему не достанешься. Никогда! Я этого не допущу». А потом новый виток мыслей: «Так или иначе, но ты будешь моя, Шарлотта Мейсер…» Что он имел в виду, произнося эти слова? Почему я раньше не задумывалась об этом…
Адриан, о чем вы говорили с Юлианом? — решаюсь поинтересоваться я. И снова тишину дробит звук секундной часовой стрелки на стене, а потом наигранно беспечный ответ:
Не думаю, что тебе стоит забивать этим голову, Лотта, — голос теплый, словно парное молоко, Адриан протягивает руку и сжимает мои похолодевшие от иррационального испуга, вызванного его уклончивым ответом, пальцы.
Что ты от меня скрываешь, Адриан Зельцер?
Вы делаете мне больно, — шепчу я с гулко клокочущим сердцем.
Извини, — мужчина поспешно выпускает мою руку, и та безжизененно падает вдоль моего тела.
Он даже не догадывается, что я имела в виду совсем не физическую боль…
С этого дня жизнь в доме да и моя жизнь в частности ощутимо меняется: во-первых, его стены покидает все еще витавший в его стенах дух Франчески (она приезжает однажды поутру, когда ни меня, ни Адриана, ни Юлиана соответственно нет дома и забирает все свои вещи), и все мы облегченно вздыхаем, неожиданно осознав, насколько подавляющим было ее присутствие в стенах этого дома, потом странные метаморфозы происходят с самим Юлианом, который начинает вести почти благочестивый образ жизни: забрасывает вечеринки и извечные попойки с друзьями, с новой силой берется за учебу и почти перестает интересоваться футболом, хотя однажды и зовет меня на одну из своих игр… Ну уж нет, ни за что на свете! Меня так просто не провести.