Я сплю среди бабочек

В ту ночь, когда я, действительно, ложусь спать все в той же комнате с бабочками, мне никак не дают покоя слова Юлиана, брошенные мне в лицо с такой отчаянной злобой и непоколебимой уверенностью одновременно: неужели он думает, я позволю ему манипулировать собой, неужели считает, я стану участницей его мстительных планов… Он безумец, если даже предполагает такое!

И тут же другая мысль: если он считает меня приемлемым способом насолить своему отцу, значит знает, что я тому небезразлична. Неужели это правда? Мне хотелось всем сердцем верить в это.

Кто-то негромко ударяет в дверь костяшками пальцев, а потом она тут же открывается:

Не пугайся, это я. Можно войти?

Я сажусь на диване:

Конечно, это ваш дом, Адриан, — отзываюсь я из полумрака. Мне нравится засыпать при свете бледного ночника, который выхватывает из темноту очертания Алексовых бабочек — они вьются вокруг него в неком ритуальном танце, который неизменно меня усыпляет.

Ночной гость несет под мышкой нечто скрученное в рулон, которое при ближайшем рассмотрении оказывается походным спальным мешком.

На кемпинг собрались? — подшучиваю я.

Почти, — отвечает тот, расправляя его на полу около моего дивана. — Если ты не против, я бы хотел понаблюдать с тобой за бабочками… ведь ты же смотрела со мной на звезды? Решил отдать дань вежливости.

Дань вежливости, — фыркаю я, — и только?

Мужчина молчит — он всегда молчит, когда речь заходит о главном, теперь я это понимаю. Наверное, мне стоит научиться читать между строк его молчания…

Шарлотта, я хотел сказать, — начинает вдруг он, тем самым проталкивая мое глупое сердце к самому моему горлу, — я хотел сказать, что тебе не стоит сердиться на Юлиана…

Что?! — вскрикиваю я, подскакивая на диване — это не те слова, которые я надеялась услышать. — Как вы можете говорить мне такое? Я ведь вам призналась, что он…

Я помню.

Я вас не понимаю, — выдыхаю я с отчаянием, плашмя падая назад на свою подушку. — Вы позволили ему вернуться в свой дом, а ведь он соблазнил вашу женщину… — Потом анализирую в голове все эпизоды, связанные с ненавистной мне итальянкой и продолжаю: — Теперь-то я понимаю, почему так бесилась Франческа, когда увидела меня впервые… и после тоже… Вы ведь тоже это понимаете, правда: она просто-напросто ревновала меня к Юлиану — их связь длилась не один месяц! А теперь Юлиан переключился на меня… Вы не должны позволять ему это.

Тишина, повисающая между нами, сдавливает мне грудь, словно бетонная плита в тысячу тонн.

Ничего подобного больше не повторится, Шарлотта, — наконец говорит Адриан. — Мы с Юлианом серьезно поговорили… Тебе больше не стоит его бояться.

«Что, правда?», так и хочется съерничать мне, но я прикусываю язык. Неужели он, действительно, верит, что их с Юлианом разговор разрешит тот гордиев узел ненависти, который тот выпестовал в себе? Это же просто смешно. В моих ушах до сих пор раздаются непримиримые слова парня: «Он просто не заслуживает быть счастливым, особенно после того, что сделал с мамой… Ты ему не достанешься. Никогда! Я этого не допущу». А потом новый виток мыслей: «Так или иначе, но ты будешь моя, Шарлотта Мейсер…» Что он имел в виду, произнося эти слова? Почему я раньше не задумывалась об этом…

Адриан, о чем вы говорили с Юлианом? — решаюсь поинтересоваться я. И снова тишину дробит звук секундной часовой стрелки на стене, а потом наигранно беспечный ответ:

Не думаю, что тебе стоит забивать этим голову, Лотта, — голос теплый, словно парное молоко, Адриан протягивает руку и сжимает мои похолодевшие от иррационального испуга, вызванного его уклончивым ответом, пальцы.

Что ты от меня скрываешь, Адриан Зельцер?

Вы делаете мне больно, — шепчу я с гулко клокочущим сердцем.

Извини, — мужчина поспешно выпускает мою руку, и та безжизененно падает вдоль моего тела.

Он даже не догадывается, что я имела в виду совсем не физическую боль…

С этого дня жизнь в доме да и моя жизнь в частности ощутимо меняется: во-первых, его стены покидает все еще витавший в его стенах дух Франчески (она приезжает однажды поутру, когда ни меня, ни Адриана, ни Юлиана соответственно нет дома и забирает все свои вещи), и все мы облегченно вздыхаем, неожиданно осознав, насколько подавляющим было ее присутствие в стенах этого дома, потом странные метаморфозы происходят с самим Юлианом, который начинает вести почти благочестивый образ жизни: забрасывает вечеринки и извечные попойки с друзьями, с новой силой берется за учебу и почти перестает интересоваться футболом, хотя однажды и зовет меня на одну из своих игр… Ну уж нет, ни за что на свете! Меня так просто не провести.