Я спас СССР. Том I

– Ох беда… – куратор искренне расстроился. – Где ж мы ему такую еду-то найдем?? Картоху еще ладно, ее завались. А хамбургер? Надо на кухне спросить. Неужели котлету не смогут в хлеб запихнуть?

Нет, золотой у нас все-таки народ!

– Ладно, я побежал. А то Петровский без меня в ЦК уедет.

– Да, Леш, давай там пожестче… Нечего эту золотую молодежь пихать куда попало. Пусть в Штаты едут такие боевые хлопцы, как ты.

Под это пророческое напутствие я направился в сектор А, на девятый административный этаж. Здесь царил покой и порядок. Зайдя в заполненную наполовину приемную, я назвал свое имя. И тут же, вне очереди, был допущен к ректору. В кабинете находились два человека. Сам ректор и секретарь парткома МГУ Солодков Михаил Васильевич. Солодков массивен, медлителен, на пиджаке – орденские планки. Из-за переговорного стола вышел, руку пожал.

Ректор же больше похож на шарпея. Полностью лысый, морщинистый. Одет демократично – брюки, светлый пиджак. Галстука нет. Сидит за письменным столом, сжимает папку. Петровский и Солодков рассматривают меня, а я их.

Странный тандем. Михаил Васильевич – известный экономист, партийный лидер универа. Иван Георгиевич – талантливый администратор, математик. Очень много чего сделал для МГУ в частности и для советской науки в целом. Но при этом в партии не состоит, возглавляет в Верховном Совете СССР блок беспартийных. На что у него было, как говорили, разрешение аж самого Сталина. Вот, мол, посмотрите, беспартийные у нас могут занимать руководящие посты. Показуха.

– Так, так, так… Русин Алексей, – ректор открыл папку, начал ее просматривать. Похоже, что мое личное дело, – 1940 года рождения, третьекурсник факультета журналистики, служил в пограничных войсках, имеет медаль. Русский. Комсомолец…

Я переминался с ноги на ногу, разглядывал кабинет. М-да… Библиотеки Когана и Заславского отдыхают. В десятках дубовых шкафов Петровского находились тысячи томов. Отечественные книги, зарубежные, раритетные…

К ректору присоединяется Солодков. Просит присесть за переговорный стол, протерев очки, начинает форменный допрос. Сначала пробежался по биографии, потом дошел до родителей. Что-то себе записал. Дальше были дедушки и бабушки. Я не сразу понял, но потом догадался – ищет в биографии темные пятна. Репрессированных родственников, дворян… Не найдя ничего интересного, Солодков допрос прекращает. Смотрит зачетку. Удовлетворенно кивает – там одни пятерки.

– Характеристики у тебя хорошие, – ректор присаживается к нам. – Комсомольская организация тебя хвалит.

– Еще и вот это. – Солодков кладет на стол «Комсомолку» со статьей про меня. – Я говорил с Заславским, райкомом. Они поддержали мое решение.

– Какое решение?

– Предлагаю тебе вступить в ряды Коммунистической партии Советского Союза.

Я растерялся. Вот так сразу? Стоило выйти статье в «Комсомолке»? Или у них разнарядка? А тут такая оказия…

– Чего молчишь? – Петровский внимательно на меня смотрит.

– Это большая честь, – осторожно ответил я. – Сомневаюсь, достоин ли?

– В партии есть специальный механизм для таких сомневающихся, – улыбается Солодков. – Сначала комиссия на парткоме. Погоняем тебя по Уставу, другим вопросам. Потом походишь годик кандидатом. Присмотримся к тебе. Ты парень резкий, но политически грамотный, правильно понял момент с этими диссидентами и стилягами. Нам такие нужны.

– Иван Георгиевич, Михаил Васильевич, вот объясните мне, – решился я. – Почему этих стиляг и диссидентов не разгонят органы? Ведь в центре Москвы все творится, они же, выражаясь капиталистически, себе рекламу делают, новую молодежь в свои ряды вербуют.

– Думаешь, не пытались? – вздыхает Петровский. – Главарей-то изолировали. Но у них сетевая структура. Слышал про такую? Американские спецслужбы придумали. Сначала в Венгрии опробовали, теперь по всему миру используют. Создаются ячейки протестующих. Они связаны друг с другом и вертикально, и горизонтально. Потеря одной или даже нескольких ячеек не критична – структура быстро восстанавливает свою целостность. Наши математики даже обсчитывали на вычислительных машинах, сколько элементов сети надо разрушить, чтобы ее гарантированно уничтожить.

– И сколько?

У Петровского на столе зазвонил телефон. Ректор встает, берет трубку.

– Да, у меня. Говорим. Парень хороший, согласен. Рекомендации дадим. Солодков и декан. Двое наших? Не может быть! Кто родители?

Ректор, отвернувшись, шепотом ругается. Парторг хмурится. Петровский что-то записывает в блокнот, кидает ручку в раздражении на стол.

– Да, примем меры. По комсомольской линии и вообще. Согласен, что таким не место у нас… Хорошо, до свидания.

Петровский вешает трубку, стоит, тяжело задумавшись. Я тихонько молчу.

– Ну что там, Ваня, не томи, – первым не выдерживает Солодков.

– Дело видишь как завертелось, – мужчина садится в кресло, трет лицо руками. – В той драке, – ректор кивает на газету, – двое наших студентов участвовали. Один с мехмата, второй с биофака. Первокурсники. В больнице с переломами лежат. Неужели нельзя было бить аккуратнее?

Лицо Петровского кривится, как от зубной боли.