Я смотрю хоккей

А игра идет к концу. Наши атакуют, но волнуются, и у них ничего не выходит. Атаки совершенно беззубые, лишенные солидности, несогласованные и какие-то конвульсивные.

Сирена останавливает игру: все кончено. Ребята выстраиваются в середине поля. Не наш гимн звучит на стадионе, не наш флаг поднимается к потолку…

Я иду вслед за ребятами в раздевалку. Все сидят молча. Тарасов в углу что-то быстро пишет в блокноте, Чернышев тихо разговаривает с председателем нашей хоккейной федерации.

Ребята как-то отчужденно смотрят в пустоту… Тишина…

— Ну, поехали, — нарушает ее Чернышев. — Не вешайте носы. Ничего еще не потеряно! Только все начнется сначала.

Ребята уехали в свою гостиницу. У нас в «Мальмене», где живут журналисты, тоже в тот вечер было тихо. Никто не острил. Ни в одном номере не собирались шумные компании, чтобы распить очередную бутылочку. Все работали над своими репортажами молча и как-то невесело.

Я быстренько проскочил в свой номер и бросился на постель…

Не помню всего, о чем я передумал в тот вечер, наверное, как и ребята, перебирал в памяти все перипетии игры. А еще, это я помню точно, я вспоминал ветеранов.

Как нужны были бы в тот день их мастерство, их оптимизм, их вера в себя и друг в друга! Уж они бы не опустили руки, пока есть хоть капля надежды на успех. А она есть всегда, есть до тех пор, пока не истекла последняя секунда матча.

Людям свойственно идеализировать прошлое и рисовать чудо-богатырями тех, кто оставил арену, тем более если был их соратником. Но я реалист, я не стану даже мысленно восклицать: «Вот бы их сейчас сюда!» И вместе с тем я уверен, что должно утечь еще очень много воды, прежде чем появится такая команда, какой была наша сборная образца 1963–1967 годов.

Мы пришли в сборную в одно и то же время, и разницы в возрасте между старшими и младшими почти не было, за исключением Локтева, которого отделяли от Старшинова семь лет. Нас связывало так много общих интересов, мы настолько одинаково смотрели на вещи, если речь шла о вещах принципиальных, мы настолько ценили и уважали один другого, настолько друг другу доверяли, насколько могут лишь сверстники и настоящие друзья. Может быть, это братство было скреплено первой для всех нас победой здесь же, в Стокгольме, в 1963 году — не знаю. Но оно существовало совершенно реально, а не в моем воображении, не в воображении человека, который идеализирует прошлое.

Одно время было модно обсуждать вопрос, какая тройка нападающих лучше — наша, «старшиновская», или армейская, «альметовская». Мы сами никогда не говорили и не думали об этом. Нам и в голову не приходило делить славу. Я и теперь не хочу думать ни о каких сравнениях и противопоставлениях. Могу сказать только одно: многим из того, что умели мы, «старшиновская» тройка, мы были обязаны им. Они всегда считались старшими, щедро делились с нами тем, что знают. Подсказывали, советовали. Иногда на мировых чемпионатах сильнее играли они, иногда — мы. Но, как бы ни складывалась та или иная игра, все мы были уверены: каждый отдал ей все, что мог.

Мы встречались на площадке и как противники. Тогда мы не щадили друг друга. Бывало, борьба наша становилась настолько злой, что мы выходили за рамки правил. В эти минуты мы могли сказать один другому обидные слова. Но после матча…

— Извини, старик, я был не прав.

— Да брось ты, игра есть игра…

И на этом все заканчивалось.

Спортсмен не выбирает себе партнеров по сборной. Но я знаю: если бы могли выбирать сами — и не только по игровым, но и человеческим достоинствам, — в сборной тех лет обязательно были бы и «альметовская» тройка, и Виктор Якушев, и Эдик Иванов, и наши вратари, и те из ветеранов, кто дожил в сборной до последнего чемпионата.

А до чего они, если подумать, все разные! И по игре, и по воспитанию, и по образованию, и по характеру, и по увлечениям, и по тому, как складывалась их хоккейная судьба.

Александрова я впервые увидал в 1955 году на «Ширяевке». Я тогда очень мало интересовался хоккеем с шайбой и, кажется, случайно остался на стадионе после своей игры. Вторая сборная встречалась со «Спартаком». По полю носился щуплый белобрысый парень, на которого все показывали пальцами и говорили: «Вот он, Александров». Я его сразу запомнил. Еще бы, парню нет еще и восемнадцати, а он уже играет за вторую сборную! Второй раз я увидал его снова на «Ширяевке». Было уже тепло, и он проходил по нашему стадиону, торопясь куда-то. Он был очень нарядный, в песочном габардиновом макинтоше, который считался тогда последним криком моды. Он и одет был как положено знаменитости, и вел себя так же, не обращая никакого внимания на мальчишек (я был моложе его всего на год), гонявших по полю футбольный мяч.