Я — смертник Гитлера. Рейх истекает кровью

Забрасываем вещмешки в кузов грузовика и забираемся сами. Мчимся по дороге, идущей через деревни, где в полях слева от нас рвутся снаряды, а справа в лесу не переставая строчат автоматы. Мы успеваем как раз вовремя. Благополучно выходим уже из третьего окружения.

Едем на полной скорости, и висящий над дорогой провод срывает фуражку у меня с головы. Наконец мы останавливаемся, слезаем и разгружаем бидоны на деревенской улице. Грузовик разворачивается и возвращается, чтобы забрать остаток нашей роты. Успеют ли вернуться наши товарищи?

Без дела сидим на бидонах и вещмешках. На другой стороне дороги — машины полевой пекарни. До нас доносится запах свежеиспеченного хлеба. Мы с Гейнцем переходим дорогу и возвращаемся, под завязку нагруженные хлебом, еще теплым и мягким. Вонзаем в него зубы и жадно жуем.

Наконец грузовик возвращается. Он пуст, а в бортах отверстия от автоматных пуль. Нам повезло.

Идем дальше. Военная полиция регулирует движение у въезда в деревню, на солнце ярко горят шитые серебром воротники[63]. Людской поток течет по дороге, ведущей из Берлина, здесь и гражданские, и военные. Дорога на Бранденбург сворачивает влево, на запад. Длинные ряды тяжело груженных машин, везущих генералов, партийных функционеров, а также высокопоставленных государственных чиновников, сгрудились у последней оставшейся дороги на Берлин. Той же дорогой следуют гражданские с ручными тележками и велосипедисты. Крысы бегут с тонущего корабля[64].

Серая лента шоссе сворачивает налево. На солнце ярко сияют рельсы узкоколейки. Слева находится аэродром[65], двери его ангара открыты. Над дорогой пролетает «физелер шторх»[66], его плоскости ярко сверкают при приземлении. Откуда-то справа доносится рокот авиационных двигателей и автоматные очереди. Самолеты низко пролетают над деревней и один за другим заходят в пике, похожие на смертоносных черных птиц.

Иногда самолет противника пролетает пугающе близко, и тогда дорога, словно выметенная, блестит в солнечном свете, так как мы прячемся в траншеях, вжимая лица в траву. Эркнер взят, Науэн оставлен нашими войсками, в Ораниенбурге идут тяжелые бои. Русские почти в центре Берлина, а мы так и не достигли черты города.

У дороги несколько симпатичных летних домиков, утопающих в цветах. Солнце освещает мирный воскресный пейзаж. Стоит весна, но никто, кажется, ее не замечает. Здания пусты, их владельцы сбежали, правда, иногда замечаем людей, сидящих на краю вырытой в саду траншеи.

Мы останавливаемся в Вальтерсдорфе. Нам нужно изменить направление. Русские уже в Кепенике, значит, теперь мы должны попробовать войти в город через Темпельхоф. Вот только зачем? Чтобы там нас наголову разбили?

На перекрестке сомкнуты противотанковые заграждения. Обстановка противоречивая и непонятная. Противник вездесущ и может в любой момент появиться откуда угодно. Никто не знает, где он сейчас, ходят дикие слухи о русских танках. Они якобы повсюду, возникают и исчезают как призраки.

На другой стороне дороги, в саду, фольксштурмовцы моют посуду. Мы садимся у порога дома и ждем, когда хозяйка принесет нам немного горячего кофе. Фольксштурм устроился на постой в придорожную гостиницу. Мы с Гейнцем берем котелки и переходим улицу. Женщины берут наши котелки и наполняют их. Мы счастливы. Садимся и едим суп. Дети играют в желтом песке противотанкового рва. Мужчины с нарукавными повязками деловито снуют по улицам. Где-то поют птицы, лает собака. Издали слышен унылый гул артиллерии, но здесь — настоящий оазис мирной жизни.

Возвращается лейтенант. Он был у коменданта деревни Вальтерсдорф, ходил выяснять обстановку. Нам не остается ничего другого, как попробовать войти в Берлин с юга, обойдя его с запада.

Мы снова строимся и отправляемся в путь. Позем-ба предлагает воспользоваться брошенным грузовиком, но от него не будет никакого толку, потому что повсюду установлены противотанковые заграждения и нам через них не проехать. Проходим через несколько деревень, жители которых энергично перегораживают улицы баррикадами и под руководством партийных деятелей закладывают фугасы. В этом приходится участвовать всем — детям и подросткам, женщинам и старикам.

Некоторое время спустя пересекаем железнодорожную ветку Миттенвальд-Бритц. Обе конечных станции уже находятся в руках русских. Проходим через Кляйн-Циттен, затем сворачиваем направо на большое крестьянское подворье. Его хозяин не хочет принимать нас. Он боится, что русские будут здесь раньше, чем мы успеем уйти. Нас снова нагоняет Блачек. Штабс-фельдфебель спрашивает, где его панцерфауст. Он оставил его в Кенигс-Вустерхаузене. Лейтенант грозит ему трибуналом. Блачеку в наказание приходится нести до самого Берлина еще один панцерфауст.

Подходим к другому крестьянскому подворью, хозяин которого разрешает нам занять комнату, расположенную над хлевом. С трудом поднимаемся вверх по крутой лестнице. Пол в верхней комнате гнилой, в нем зияют дыры. Помещение просторное, в нем легко мог бы разместиться отряд вдвое больше нашего. Окна выбиты. По комнате гуляет ветер.