Я - Русский офицер!

— Я, начальник, лежу, сплю! Вдруг одним глазом вижу, как с заточкой заходит Знахарь и хочет убить этого летчика. Он только поднял руку, а я как-то случайно ударил по ней, и он сам себя и заколол, — сказал тот спокойно, слегка хихикая, от только что придуманного.

— А ты знаешь, что наш хозяин этого летуна приравнял к легавым? Значит так и запишем! В момент покушения Ивана Знахарского на раненого представителя администрации колонии, Александр Фескин, применив силу, предотвратил преступление, — сказал он, расплываясь в ехидной улыбке. — Получишь от хозяина приварок к своему пайку!

— Э, э, э начальник! Так не пойдет! Ты что, хочешь меня самого сукой сделать? Ты лучше, так напиши — Знахарь проиграл мне в карты. Чтобы долг не отдавать, решил меня убить. А то, если воры узнают, что я помешал жигану завалить легавого, меня самого завтра спишут за баню. — сказал Ферзь, пыхтя папиросой.

— Ладно, заключенный Фескин. Пусть будет так! Знахарский сам напоролся на нож. Свидетелей же нет!?

— Во, во, нет! Нет! Откуда же им взяться!? И отпечатков пальцев моих нет! Заходит, сука Знахарь, в палату с пером. Поскользнулся. Бац, прямо кадыком на заточку! Бля, буду, начальник, все так и было! — обнажив желтые от табака зубы, нагло сказал, улыбнувшись Фескин.

— Я, Ферзь, знаю все! Мне уже донесли, что Знахарь метил на твое место. А чтобы сгноить тебя на киче или в БУРЕ, решил подставить тебя под военный трибунал на 58 ю пункт 14. Это же его заточка? Сам Самсон назвал это полным махновщинойом. Воры на твоей стороне, а значит и нам легче актировать этого урода. Боцман за тебя, сегодня тоже мазу тянул перед хозяином. Да и ты прав, нет на заточке твоих пальчиков! Ты же за лезвие нож держал!? А лезвие где? Лезвие в глотке! — сказал старлей, также нагло улыбаясь Фескину.

— Ну, тогда лады! Пиши, как я сказал! — сказал Саша, потянувшись, словно после сна.

Весть о смерти Знахаря пошла по всем лагерным баракам. Зеки собрались возле больнички, глядя, как его выносили на носилках ногами вперед, и прямо с хода понесли за баню в общую кучу. Никому из администрации лагеря не было дела до мертвого урки. Эта тварь своим нытьем достала не только воров, но и самого хозяина лагеря. Всем было ясно, с чем приходил Знахарь к Ферзю и поэтому ни один жиган тогда не осудил Фескина. Позже Самсон, пахан лагеря, и его правая рука Боцман, на воровкой «правилке» ясно разрамсили этот инцидент и в этой истории с убитым вором, поставили последнюю точку:

— Знахарь не был правильным жиганом! Поэтому и его место на лагерном цвинтаре! Ферзь поступил, как истинный жулик! Ссученым — смерть! Знахарь был сука! Ферзь чалился не с петухами, а с вольным! Поэтому ставить бродягу под сомнение, у нас оснований нет!

Почти каждый день лагерный лазарет навещал командир авиационного полка подполковник Мельников и его комэск Ваня Заломин. Краснов стал быстро поправляться благодаря тем квалифицированным врачам, которые были еще упрятаны Сталиным в лагеря из московских больниц. В один из дней, когда Краснов окончательно пришел в себя и мог быть переведен в полковую санчасть, из эскадрильи за ним прибыл его друг, комэск старший лейтенант Заломин.

Фескин, набычившись, сидел на больничной койке. Он с интересом наблюдал, как лагерный еврей-хирург Натан Альтман, совершал обряд вскрытия «мумии», в которой вот уже две недели покоилось тело Краснова.

— Что вы расселись, уважаемый Ферзь? Может, прогуляетесь, пока мы приведем вашего соседа в порядок!? Накурили так, что дыхнуть нечем! — сказал Натан Альтман, разрезая бинты.

— Да пошел ты, «лепила»! — сказал Фескин, и запрыгнув в тапочки, вышел в курилку лагерного лазарета.

Приход летчиков в лагерь нравился Фескину, поэтому бузить он не стал. Офицеры-летчики подкармливали его американским шоколадом и сигаретами с одногорбым верблюдом, которые передавали американские пилоты с базы Нома. Жигану было до глубины души даже жалко расставаться со своим соседом по палате, из-за которого последнее время было столько хлопот.

Когда Краснов вылупился из бинтового «кокона», он не видел. Вернувшись в палату, он нос к носу столкнулся с ним. Сперва, он даже не узнал Валерку. Правда, что-то до боли знакомое мелькнуло в чертах Краснова. Фескин, изо всех сил тужился, желая вспомнить того, кто стоял перед ним.

— Ну, здравствуй, Фескин Саша! — сказал Валерка, надевая гимнастерку с орденами и медалями.

На какое-то мгновение Ферзь прямо оторопел. Он открыл рот, желая что-то сказать, но вид орденов на груди Краснова, поверг его в полное смятение. Они отливали золотом, они искрились в лучах лампочки и настолько трогали за душу, что Ферзь от волнения еле вымолвил:

— Краснов! «Червонец! Так это…, как это? Ты здесь, на Колыме!? — лепетал он, словно потерял дар речи.