Я решил стать женщиной

Мы с ней вошли в большую комнату… Называющаяся большой комната в панельной «хрущевке» имела площадь 14 квадратных метров. Вторую умный советский архитектор спланировал восьмиметровой — гуляй, не хочу. Не забыл он нагадить и с потолками, до них можно было коснуться, без напряжения подпрыгнув. Ну, и конечно, весело назвавшись, санузел совмещенный, — раковина, унитаз и сидячая ванна разместились на размера собачьей конуры площади. Как мы здесь умещались все вместе? Четыре года мне было, когда отец с мамой развелись и разменяли трехкомнатную квартиру на Яна Райниса. Отец переехал в коммуналку на Лациса, а мы получили это постбарачной эпохи жилье. Бабушка, мама, моя сестра Вика и я, обязательно всегда собака и кошка, и вечно приезжающие, иногда никому незнакомые наши родственники проживали в этой шикарной квартире. Но было уютно, дружно: и на удивление не тесно. В этой квартире я имела хорошее детство, хорошую семью, хорошую бабушку и замечательную маму.

Мы с Лизой вошли в комнату. Стойкий запах давно болеющего человека удушливо заполнял ее, на одной половине не разложенного синего дивана лежала моя бабушка. Взгляд ее был где-то далеко, она не спала. Мы вошли, но он так и остался неподвижным, устремленным в себя, или в пустоту, или, убегая от боли, он уводил сознание в счастливый мир ее прошлого. Мама успела уже сказать, что она опять никого не узнает. Лиза подбежала к ней: «Бабушка, поздравляю тебя с Новым годом!»

— Изочка, что ты не спишь, моя маленькая? Где твоя ночная рубашка? — бабушка вздрогнула и протянула навстречу Лизе свои руки.

— Бабуль, это не Изочка, это Лиза — моя дочка, — я не привыкла видеть свою всегда бодрую бабушку в таком состоянии, мне было больно видеть её страдания, её крайнюю древность, её забытьё, в которое она впадала всё чаще…

— Мама, ты узнаешь Лизу и Бориса? Это твоя правнучка, — в комнату как всегда с сигаретой вошла моя мама. Две с половиной пачки «Явы» в день хватало, чтобы сигарета всегда была во рту. Тьфу ты, как меня злило мамино курение в ее возрасте. Что за глупость!

— Борька, ты что ли? Конечно, узнаю. Лизочка, моя маленькая. Как ты похожа на Изочку в детстве! — бабушка заулыбалась, её глаза, наконец, стали осмысленными. Я радовалась этим минутам, когда я была рядом со своей прежней бабусей. Я села рядом, крепко обняла ее и поцеловала в щеку. К бабушке я испытывала искреннюю нежность, ее беспомощность делала ее маленьким ребенком. Всегда такая бойкая и веселая: Что с ней стало? С пока еще неосознанным предчувствием близкой потери я крепко обнимала свою древнюю бабуську. Немножко раскачивая ее из стороны в сторону, я непрерывно целовала ее в щеку, пытаясь, наверное, этим удержать ее сознание возле себя.

— Борис, посмотри на своего мишку, бабушка теперь каждый день кормит его с ложечки, она вообще уже ничего не понимает, — вошла опять мама и продемонстрировала мне всю перепачканную манной кашей любимую игрушку моего детства — большого плюшевого грустного медведя. Бабушка, оказывается, пыталась его накормить. Медведя этого купили при моем рождении, и он имел, соответственно, мой уже совсем не юный возраст. Родной его пластмассовый нос давно оторвался, вокруг заботливо пришитого овального кусочка черной кожи, его нового носа, как будто от насморка потеки засохшей манной каши. Я обняла бабушку крепче и горько заплакала.

Несколько месяцев назад бабушка моя слегла, слегла не от болезней, слегла, наверное, от девяносто двухлетней старости. Двигаясь все меньше и меньше, она неожиданно совсем перестала вставать. Тщетно мы пытались ее поднять, ставшие беспомощными ее ноги подгибались, без чужой помощи она уже не могла сделать и шага. И пролежни, грозные спутники неподвижной старости, не заставили себя ждать. Появившееся на крестце багровое пятно, быстро разросшееся на полспины, превратилось в огромную мокнущую язву: и ничего нельзя было с ней поделать.