Я Распутин

Феофан, тут надо отдать ему должное, придумал «ход конем». Раз уж царская семья так падка на все эзотерическое — давайте подсунем им нашего, исконно-посконного православного старца, схимника. Судя по тому, что в столице Распутин объявился с рекомендательным письмом от казанских священников — кастинг был объявлен по всей России.

* * *

Наталья оказалась измученной, бледной девушкой лет пятнадцати-шестнадцати в сорочке, укрытая одеялом. В палате витал тяжелый дух лекарств, дежурила пожилая сиделка.

— Ой, пророк пришел! — девушка натянула одеяло выше, открыв ноги в лубках.

— Я не пророк, красавица — кивнул сиделке, сел рядом на стул. На прикроватном столике стояло множество склянок, среди которых я отметил детские капли с кокаином. Нормально так лечат ребенка! Или кокс тут в качестве болеутоляющего?

— Кто же?

— Странник. А звать меня Григорий Ефимович Распутин.

— Распутин — это от распутный человек? — поинтересовалась дочь Столыпина.

Ничего так, живая, любопытная. Сиделка осуждающе покачала головой.

— Нет милая. Распута — это перекресток, пересечка дорог. На нем стоит мое село Покровское.

— В Сибири?

— Там, красавица. В Тобольской губернии.

Сиделка тихо ушла, но в комнате тут же появилась статная дама, с такой увядшей русской красотой и припухшими от слез глазами.

Я поднялся, поклонился. Она представилась официально — Ольга Борисовна Столыпина.

— Мамочка, отец Григорий пришел! — Наташа пошевелилась в кровати, но тут же сморщилась и чуть на заплакала.

— Не отец он, доченька и не пророк — простой сибирский мужик, даже не рукоположен.

Я лишь пристально смотрел в глаза жены премьера. Промолчал.

— Не надо меня мессимизировать, господин Распутин. Я во все эти сказки не верю!

— Не веришь и не надо — я пожал плечами, принюхался, прошелся вдоль левой от входа стены. Женщины смотрели на меня в удивлении.

— Тяжкий тут дух то… Поди недалече спальня Катьки Мужеубийцы.

— Ой, и правда — Наталья посмотрела на меня в удивлении — Сиделка говорила, что за соседней стеной Екатерина Великая умерла. А почему мужеубийцы?

— Поди вам в гимназиях не рассказывали?

Столыпина нахмурилась, произнесла, цедя слова:

— Не надо пугать девочку! Делайте то, ради чего посланы и убирайтесь!

— Мамочка, ну пусть Григорий Ефимович расскажет!

— У Екатерины муж был, Петр Третий — я посмотрел на Столыпину. Заткнет или нет?

Жена премьера лишь сжала губы.

— Знаю — кивнула Наталья — Внук Петра I.

— Ему сосватали невесту. Из немецких принцесс. Будущую Екатерину II Но семейная жизнь у них не задалась — я замялся, не зная, как продолжить про любовников Фике. Посмотрел на Столыпину. Та лишь незаметно покачала головой.

— И она убила своего мужа?? — не выдержала Наталья.

— Не сама конечно, подручные у нее были.

Прошелся еще раз по комнате, встряхнул руками.

— Тяжкий дух, тяжкий… — я покачал головой — Но святая молитва завсегда помогает. Почистим сейчас ваше обиталище.

Я встал на колени перед кроватью Натальи, начал «Отче наш». Молился громко, медленно.

Столыпина быстро потеряла терпение, вышла из комнаты. А Наташа на последних словах даже присоединилась ко мне, перекрестилась.

— Исповедуешься ли, чадо? — спросил я.

— Исповедуюсь и причащаюсь — кивнула дочка Столыпина.

— Тверда ли твоя вера?

— Тверда, отче!

— Тогда и пугаться нечего. Поправишься ты. И ходить будешь. Веришь ли моему слову?

— Верю, Григорий Ефимович!

* * *

Вот в этом вся российская власть. Нужен был — подали к крыльцу «ландо», привезли. Нужда отпала? Иди домой пешком.

А мы не гордые… Я вышел из Зимнего, вздохнул морской воздух полной грудью. Рядом Нева несла свои свинцовые воды, дул холодный ветер. Но октябрьское солнышко постепенно нагревало город и уже успело расплавить снег. Дворники сгребали конские яблоки, по брусчатке мимо проехала богатая карета, запряженная четверкой лошадей.

Ко мне подошел усатый городовой с шашкой-селедкой на боку, строго спросил:

— Почто колобродишь у дворца? Кто таков?

— Тобольский крестьянин, Распутин. Вызывали к Столыпину.

— К самому первому министру? — поразился городовой.

— К нему.

— И зачем же ты ему нужон?

— То дело секретное, касаемо его детей.

Городовой снял фуражку, в сомнении почесал затылок.

— Ладно, иди.

И я пошел по Невскому. Он практически не изменился за сто лет — все также по нему фланировала разодетая публика, сияли начищенные витрины магазинов и рестораций. По проспекту шла самая настоящая конка и я не удержался — проехал пару остановок. Это было… необычно!

У дома Гейденрейха я вышел, заглянул на почту. Дал две телеграммы в Покровское. В одной коротко сообщал жене, что со мной все в порядке, я молюсь за нее и детей, высылаю переводом денег. Во второй, адресованной шурину Николаю Распопову спрашивал не хочет ли он, вместе с моим покровским со молитвенником Ильей Ароновым приехать в столицу. Имена односельчан я узнал из писем — судя по дружескому тону в переписке это были люди, на которых можно положиться. А мне такие в Питере ой как нужны!