Я Распутин

Ага, старшие по бараку. Или нечто вроде комиссара, заместителя командира по религиозной части.

— А как у вас… ммм… в последние год-два?

— Так все спокойно. Это вон, в Шуе да Иваново-Вознесенском бузили, со стрельбой даже, а у нас тихо, по семейному.

— А там такие же фабрики?

— Ну да, только еще и ситцепечатни есть, у нас-то воды для этого мало. Натканное туда и возим.

— Интересно бы посмотреть.

— Так у нас вагон с мануфактурой туда завтра с утра пойдет, могу устроить, доедете как в мягком, — улыбнулся парень.

На улице ко мне под благословение подошло несколько человек. В основном женщины.

— Отче, помоги..

— Молись за нас, Григорий Ефимович…

— Откуда меня тут знают? — поинтересовался я у конторщика.

— Чай не в Африке живем, читаем газеты — ответил тот — Недавно писали, что царевича вы спасли от болезни, что немцы на него наслали.

Булгаков невежливо засмеялся. Я тоже споткнулся, чуть не упал.

— Да… — пробормотал я, Как там у Тютчева?

Нам не дано предугадать.
Как слово наше отзовется, —
И нам сочувствие дается.
Как нам дается благодать.

— Простите что? — конторщик насторожился.

— Говорю, немцы тут не причем.

— Значит, жиды, — покивал сопровождающий — Больше некому.

* * *

Да, двоякие чувства. Вроде образованный человек, а мысли дремучие. Или городок с его «соцкультбытом» — династии, поднявшиеся на выжимании из рабочих последнего, теперь щедро вкладывали деньги, как бы замаливая грехи основателей. Почему выжимая и замаливая? Мне вот очень запали в память две рассказки сопровождающего, одна про то, что его отцу платили так мало, что он в числе прочих ходил к купеческим домам побираться. Там после обедов выносили остатки, так многие рабочие без такой «благотворительности» и не выжили бы. И про то, как один из отцов-основателей возжелал стать почетным гражданином, для чего широко жертвовал церкви и уезду, а потом нажрался на ярмарке в Шуе и по дороге домой обоссал угол храма, невтерпеж было. Думал, что все разом уладит, да попик уперся, случился скандал и дело до епархии дошло. Уладил, при деньгах как не уладить — дело в Кинешемской канцелярии «сгорело», а в обычной сельской церквушке появились серебряные царские врата, какие не во всяком столичном храме есть.

Обсуждали мы виденное с Сергеем Николаевичем долго, всю дорогу до Коврова — Шуя город чисто текстильный, а мы такое уже видели. В Коврове же и другая промышленность имеется, вот ее посмотреть интересно. Ну и место знаменитое, там потом завод имени Дегтярева встанет, того самого, оружейника. Да и железная дорога тут серьезная — двухпутная, Москва-Нижний, с одноколейной веткой на Муром, оттого в городке большие железнодорожные мастерские имелись, а это значит, что есть настоящий пролетариат, не чета вичугским-шуйским патриархальным огородникам.

Настоящий пролетариат не подвел, уже на первом угловом доме от станции мы увидели листовку с призывами к стачке и списком требований.

— Шапирограф, — пробормотал Булгаков, вычитываясь в содержание.

— Что?

— Гектограф по-старому. Простейшее устройство для размножения оттисков, — пустился в объяснения приват-доцент, — с желатиновой формы до сотни можно сделать, если крупный шрифт. А мелкий штук двадцать-тридцать.

И пояснил в ответ на немой вопрос:

— Так расплывается же. Чем больше оттисков — тем ниже качество. Но простая штука, революционеры их любят. Ох ты!

Причина эмоционального возгласа открылась нам после очередного поворота — возле проходной фабрики, как впоследствии оказалось, бумаготкацкой товарищества Треумова, собралась толпа в несколько сотен мастеровых. Судя по тому, что преобладали тужурки и фуражки железнодорожников, они пытались «снять с работы» ткачей. То есть сами забастовали и вот пришли агитировать присоединится. И надо сказать, вполне успешно агитировали, требования были вполне материальные и понятные.

Сухой и сутулый, с длиннющими руками работяга в заляпанном зеленовато-синими пятнами фартуке громко зачитывал листовку собравшимся, к которым по мере чтения присоединялось все больше и больше рабочих фабрики.

— Увеличение заработной платы! Которые получают до семидесяти копеек в день в полтора раза! до рубля на треть! От рубля на четверть!

— Откуда такой громкий? — спросил один из стоявших перед нами собравшихся приятеля.

— Сам не видишь? Весь в пятнах, в десяти водах не отмоешь, значит, из кубовой, красильщик.

А тот продолжал:

— Расценки согласовать и увеличить! Сверхурочные ограничить! Врача женщину для работниц!

Каждое предложение встречал одобрительный гул толпы, крики «Правильно!».

— Чистоту в цехах навести, вентиляцию наладить! Всех уволенных за прежние забастовки вернуть!

— Обратите внимание, Григорий Ефимович, политических требований уже нет, исключительно экономические, — шепнул мне Булгаков.