«…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы)

Дальше. У меня никого нет знакомых, и никого я не хочу, несмотря на то, я изнемог здесь не только психически, но и физически. Твои намеки и открытое возмущение бьют мимо цели, т[ак] к[ак] я совершенно одинок и не соответствую твоей оценке. Пока я твой муж, по отношению к тебе я не подлая душа и не гаденькая личность. Работа меня иссасывает всего. А быть физически (хотя бы так!) счастливым я могу только с тобой. Я себе не представляю жизни с другой женщиной. Прожив с тобой всю свою молодость, наслаждаясь с тобой годами – я переделался весь для тебя. Можешь это понимать как хочешь, но я думаю точно.

Я рад за Тотика. Поцелуй его за меня так безумно, как целуется он. Я теперь не знаю, когда я увижу его, если вы ко мне не приедете. Купила ли ты себе ботики? Если не купила, сразу покупай, как я переведу тебе деньги.

Стихами тебя беспокоить не буду – пошлю Молотову.

Что за глупость с Обориной[224]? Я не знаю такой фамилии. Я передавал печатать вещи старушкемашинистке Отд[ела] мелиор[ации], а она их действительно кому-то передавала дальше, т[ак] к[ак] у нее нет машинки дома.

Муся, это недостойно тебя. Что могла намекать Оборина? Спроси ее тогда прямо, все равно тебе на ней не жениться.

А зачем ты давала работу в НКЗ? Неужели не нашла машинистки ближе (5 этаж, Валентинина подруга и др.)?[225] Я ведь тоже могу делать свои заключения, невыгодные для твоей чести замужней женщины.

«Епиф[анские] шлюзы» печатаются, но медленно.

Кому их посылать, тебе или тоже прямо Молотову?

По-моему, ты не имеешь права зачеркивать посвящения[226], написанные не тобой. Когда книга выйдет с посвящением, а ты им будешь возмущена, ты имеешь возможность и право выступить в ежедневной или в журнальной прессе с заявлением, что ты отводишь от себя авторское посвящение, т[ак] к[ак] автор и его сочинения для тебя крайне неприятны, подлы, лицемерны и пр[очее]в таком духе. Это ты можешь делать и сделаешь, когда наступит твое время. А чужими желаниями распоряжаться нельзя и плевать на них не стоит. Т[ак] к[ак] Тотик разорвал титульный лист[227], то я посылаю его. Передай его Молотову. Если тебе неудобно, то можешь сказать Молотову, что человек лезет на рожон и посвящает, когда его о том не просят и даже возмущаются.

Наверно, в Москве зима хороша.

Вспомнил стихи, которые спутал во вчерашнем письме:

Возможность страсти, горестной и трудной – Залог души, любимой божеством…

Это из «Епиф[анских] шлюзов». Думаю засесть за небольшую автобиографическую повесть (детство, 5–8 лет примерно)[228]. Может быть, напишу небольшой фантастич[еский] рассказ на тему «Как началась и когда кончится История»[229]. Название, конечно, будет иное.

Моя жизнь застыла, я только думаю, курю и пишу.

Если бы ты захотела, ты всё могла изменить. Но ты ничего для меня не хочешь. Твои поступки, твои письма говорят о твоей неприязни ко мне. Пусть нас рассудит сама жизнь.

Письма к тебе – для меня большая отрада. Действительно, они заменяют беседу.

Жду твоих писем, желаю тебе здоровья и жму твою тонкую руку.

Тотику – поцелуй, объятье и катание верхом – в далекой перспективе.

Андрей.

Впервые: Волга, 1975. С. 166 (фрагменты); Архив. С. 467–468. Публикация Н. Корниенко.

Печатается по автографу: ИМЛИ, ф. 629, оп. 3, ед. хр. 8, л. 15–17.

{115} М. А. Платоновой.

28 января 1927 г. Тамбов.

28/I. Мария!

Получил твое письмо от 25/I. Ты ошиблась: я написал тебе несколько писем. Разве ты их не получила? Проверь.

Отвечаю на твое деловое письмо. Неужели со мной можно говорить, только оскорбляя меня?

Читай внимательно и поступай точно – ради нашего общего интереса.

Почему прежде всего нужно издавать стихи, чтобы прожить 2–3 месяца?

Опять Молотов начинает волынку и канитель, чтобы я поскорее здесь подох.

Надо издать сначала 2 книжки моих, на которые материал полностью имеется:

1) Книгу мелких рассказов[230] и

2) Книгу «Пустые урны»[231] (могут назвать иначе) – последняя повесть для этой книги – «Епифанские шлюзы» – будет выслана через 2 дня.

Договора на обои [sic] книги можно заключать теперь же и теперь же получать по ним деньги.

Ни в коем случае нельзя ставить издание 2-й книги в зависимости от Пугачева[232]. Вторая книга должна иметь то, что она имеет. Пугачев и по духу в эту книгу не идет и не пойдет. Это мое окончательное решение.

Так Молотову и скажи. Нечего мне сусолить пилюлю. Дайте мне малое, а большое я сам возьму. Не тяните времени.

Что за чепуха? С тобой трудно переписываться. Всегда ты в удивлении и претензии. Пугачева же я начал писать в Москве и читал тебе немного[233]. Ничего не помнишь? Но дальше дело у меня не пошло: занялся «Эф[ирным] трактом» и «Епиф[анскими] шлюзами».

Пугачева я буду писать долго и старательно, и мне нужно много материала к нему. Это роман, который я закончу к осени[234]. Ни в какой связи он с издаваемыми двумя книжками не стоит.