Я проснулась в Риме

– Я долго не могла понять, зачем Витольд со мной расписался. Он меня любил? Возможно. Но как-то я быстро в этом разуверилась. Казалось, что я была ширмой. Медицинской ширмой. Ну и потом, он не мог себе представить, что у меня откажут ноги и я окажусь в инвалидном кресле. Прогнозы были хорошие, и хирургом я была сильным, тут уж сама про себя могу сказать. Я умела принимать решение за операционным столом, а это, знаешь, семьдесят процентов успеха. Быстро понять, наметить план лечения и не бояться. Только вперед. Витольду нравилось со мной работать, это я точно знаю. И вдруг жизнь совершенно поменялась. Инвалидное кресло – это приговор. Он не выдержал. А кто бы выдержал? Жена – инвалид. Баб сюда водил, совершенно меня не стеснялся. Почему тебя только сейчас искать стала? Потому что раньше было не до этого. Это уж если начистоту.

Лариса слушала и не могла отделаться от чувства нереальности происходящего. Это что же такое получается? Она родилась в этом доме и по всем законам должна была жить здесь, а все досталось вот этой спокойной женщине, которая еще и криво улыбается все время! Она ведь даже себя виноватой не чувствует!

– Я понимаю, что теперь, после смерти Витольда, все достаточно сложно. Доказать, что ты его дочь, практически невозможно.

– Так зачем вы меня искали? Пожалеть? Так вы не волнуйтесь. У нас все хорошо, я институт заканчиваю. Тоже, кстати, медицинский. Но, надеюсь, не в папашу пойду. Я решения быстро принимаю, и я всего в этой жизни сама добьюсь. Мне ни от вас, ни от этих родственников ничего не нужно. Мне мать рассказала, как вы ее из дома вышвырнули. В чем была. И про Любовь Петровну она тоже рассказала. Мол, та ехидно за столом шампанское за вашу свадьбу пила.

– Да нет же, не так все было. Любовь Петровна погибла на следующий день. Побежала за вами и попала под машину. В тебе вся жизнь ее была, мне потом ее подруги рассказывали. И Варя ей в войну очень помогала. Я просто хотела, чтобы ты это знала.

От этих слов Ларисе стало еще хуже. Она не помнила, когда ей было так тошно. Так жила себе и жила. Трудно, иногда непереносимо стыдно, порой просто голодно, но она привыкла к такой жизни. Выживать, выкарабкиваться, рвать жилы, стесняться матери. А тут вот что. Богатый дом, снисходительный тон.

– Может, вам сиделка понадобилась бесплатная? Вы меня для этого позвали?

Женщина в каталке побледнела, она попыталась поправить воротничок на кофточке.

– Зачем ты так?

– Затем, что мне двадцать семь лет. И все это время я слыхом не слыхивала ни о каких родственниках. Только о том, что меня бросили, предали, что я мешала и никому не была нужна. Ни родному отцу, ни родной бабке. А теперь, когда все загремели в ящик, и мне все равно тут ничего не светит, вы решили мне рассказать, что вообще-то жизнь была ко мне не справедлива. Зачем мне все это слушать? Знаете, я вас не знала, но мне было посмотреть на вас любопытно. А вот теперь я поняла, что больше я вас видеть не хочу. И квартиры мне этой не жаль.

Лариса вскочила, отбросив стул, и понеслась вон, оставив дверь в квартиру распахнутой.

Она рыдала всю дорогу. Долго еще ходила по улицам, никак не могла собраться с мыслями. Девушка понимала, что дома ее ждут пьяная мать и куча учебников. Нужно готовиться к очередному зачету. А потом ночное дежурство, и утром с тяжелой головой сдавать тот самый сложный зачет. Но это ее путь, и она его пройдет.

Они больше никогда не встречались, хотя ей жаль было той ужасной встречи. Когда родилась младшая, она так непереносимо скучала по кому-то родному, что назвала ее Любой. А уже взрослую Юлю послала знакомиться с Лелей. «Родственница, – коротко охарактеризовала она пожилую женщину. – Долго рассказывать, запутаешься». Лариса приучила дочерей. Если на первый вопрос ответа не получили, больше не спрашиваем. Все равно ответа не будет. Но для нее всю жизнь занозой в сердце сидели тот перевернутый стул и распахнутая дверь. Как тогда со всем этим справилась Леля?

= 42 =

Юля аккуратно повесила трубку на рычаг. Как же она устала. Нехорошо так говорить о матери, но та всю жизнь была истеричкой. Как отец с ней живет? Зачем? У них всегда было четкое разделение. Кто из родителей за кого из дочерей отвечает. Юля не хотела до конца себе признаваться – любит. Юля – отец. Люба – мать.

До рождения Любы Юля себя не помнила. А потом было так и только так. В отпуск Юля ехала с отцом в Крым, мама с Любой – в санаторий. Люба родилась с шумами в сердце, и Лариса носилась с дочерью как с писаной торбой. Любой кашель, любой хрип Любы приводил ее в оцепенение. Когда Юля подросла, она удивлялась: «Мама, ты же врач! Зачем нам эти бесконечные консилиумы, и почему уколы Любе ставлю я?» – «Потому что я могу упасть в обморок». Это, конечно, веская причина.

Лариса как-то пропустила рождение Юли. Ну, родилась и родилась, у всех дети рождаются. А когда вдруг на свет появилась Люба, открылась для нее новая вселенная. Жизнь, которая появилась на свет благодаря ей и полностью зависит от нее. А вдруг она недоделает, недодаст? Иногда муж аккуратно напоминал: