Я пришел дать вам волю

Фрол родился и вырос в станице Зимовейской, где родился и Степан, вместе они ходили на богомолье в Соловки… И тогда-то, в переход с Дона на Москву, случился со Степаном большой и позорный грех, про который до сих пор знали только они двое – Степан и Фрол. Было им по двадцать шесть лет, но Степан шел в Соловки второй раз. Ехали с ними все больше старые казаки, израненные в сражениях, много грабившие на веку, – ехали замаливать грехи. Молодые, вроде Стеньки и Фрола, ходили в Соловки то ли по обету, как ходил Стенька в первый раз (обещал умирающему отцу сходить помолиться казачьему святому Зосиме), то ли по настоянию здравых еще, обычно пожилых родичей, желавших своим родным помощи божьей и судьбы милостивой. А заодно и за них бы, стариков, отдать поклон… То ли молодые сами, своей волей просили на кругу разрешения сходить в далекий монастырь – не сиделось дома, охота было посмотреть мир большой, это поощрялось, круг решал отпускать.

В тот раз Стенька ехал своей волей. Фрола послал на богомолье дед его, Авдей Минаев, который на старости лет сильно ударился в бога, но сам был уже не ходок, и потому в Соловки поехал внук Фрол. Не без удовольствия, надо сказать.

Неподалеку от Воронежа, в деревне, остановились на постой. Остановились у крепкого старика; дом у старика большой, на отшибе, ближе к лесу. Дед по вековой традиции своего рода бортничал (собирал дикий мед), у него всегда останавливались казаки с Дона: где мед, там медовуха, где медовуха, там казаки. Да и старик был очень свойский: если не разбойник, то с душой разбойника: немногословный, верный слову, на первом месте – товарищ, потом все. В прошлый раз Стенька со станицей останавливались у него же. Но с тех пор в доме старика случились изменения: убило лесиной его сына, Мотьку. Осталась со стариком невестка, чернобровая Аганя, баба огромная, красивая и приветливая. Казаки сразу смекнули, что Аганя тут – и за хозяйку, и за жену сильного старика (старухи у него давно не было), но вида не подали.

Выпили. Аганя тоже выпила; молодая ядреная кровь заиграла в ней, она безо всякого стеснения заглядывалась на молодых казаков, похохатывала… Часто взглядывала на Стеньку. А тот еще с прошлого раза запомнил Аганю, но тогда слишком был молод, стеснялся, и у Агани был муж. Теперь Стенька осмелел… И так они откровенно засматривались друг на друга, что всем стало как-то не по себе. Один только старик лесовик, хозяин, как будто ничего не замечал, помалкивал, пил. Старший в станице, Ермил Пузанов, вызвал Стеньку на улицу, предупредил:

– Не надо, Стенька, не обижай старика. Оно и опасно: старик-то… такой: пришьет ночью, пикнуть не успеешь.

– Ладно, – ответил Стенька. – Я не малолеток.

– Гляди! – еще сказал Ермил серьезно. – Не было бы беды.

– Ладно.

Ночь прошла спокойно. Но Стенька, видно, успел перемолвиться с Аганей, о чем-то они договорились… Утром Стенька сказался больным.

– Чего такое? – спросил Ермил.

– Поясница чего-то… разломило всего. Полежать надо.

Казаки переглянулись между собой.

– Пускай полежит, – молвил могучий старик хозяин. – Я его травкой здесь отхожу. Я знаю, что это за болесть.

Фрол, улучив минуту, сунулся к Стеньке:

– Чего ты задумал?

– Молчи.

– Отравит он тебя, Стенька… Или пришибет ночью. Поедем.

– Молчи, – опять сказал Стенька.

Казаки уехали.

Стенька догнал их через два дня… Много не распространялся. Сказал только:

– Полегчало. Прошла спина…

– Как лечил-то? – заулыбались казаки. – Втирал? Али как?

– Это – кто кому втирал, надо спросить. Оборотистый казак, Стенька… Старик-то ничего? Облапошили?

– Они ушли, – непонятно сказал Стенька. – Вместе: и старик, и…

– Куда? – удивились казаки.

– Совсем. В лес куда-то. Старик заприметил чего-то и… ушел. И Аганьку увел с собой. Вместе ушли.

– Э-э… Ну да: что он, смотреть будет? Знамо, уведет пока – от греха подальше.

– Ну вот, взял согнал людей… Жили, никому не мешали, нет, явился… король-королевич. Надо было!

Поругали Стеньку. И поехали дальше.

Стенька, однако, долго был сам не свой: молчал, думал о чем-то, как видно, тревожном. Казаки его же и отговаривать принялись от печальных мыслей:

– Чего ж теперь? Старик не пропадет – весь лес его. А ее увести надо, конешно: когда-никогда она взбесится.

– Не горюй, Стенька. А видать, присохло сердчишко-то? Эх ты…

Только в монастыре догадались казаки, что у Стеньки на душе какая-то мгла: старики так не молились за все свои грехи, как взялся молить бога Степан – коленопреклонно, неистово.

Фрол опять было к Стеньке:

– Чего с тобой? Где уж так нагрешил-то? Лоб разобьешь…

– Молчи, – только и сказал тогда Степан.

А на обратном пути, проезжая опять ту деревню, Степан отстал с Фролом и показал неприметный бугорок в лесу…

– Вон они лежат, Аганька со своим стариком.

У Фрола глаза полезли на лоб.

– Убил?!

– Сперва поманила, дура, потом орать начала… Старик где-то подслушивал. Прибежал с топором. Можеть, уговорились раньше… Сами, наверно, убить хотели.

– Зачем?

– Не знаю. – Степан слегка все-таки щадил свою совесть. – Я так подумал. Повисла на руке… а этот с топором. Пришлось обоих…

– Бабу-то!.. Как же, Стенька?