Я помню...

По ночам изредка устраивались тревоги. Обычно дело кончалось тем, что после того, как мы быстро одевались и вооружались по тревоге, нас выстраивали, делали несколько перестроений и отпускали с миром домой. Но бывали и общегарнизонные тревоги, сигнал к которым давался пушечными выстрелами. Я однажды, грешен, прозевал такую тревогу. В молодости, голодный и истощенный, я был, как говорили ребята с курсов, «здоров спать». Действительно, я спал как убитый. Организм, лишенный достаточного питания, как бы стремился восполнить недостающую энергию путем глубочайшего сна. Итак, во время тревоги с пушечными выстрелами (их было три, а пушка стояла недалеко от нашего окна) я продолжал спать и не слышал никаких выстрелов. Спавшие рядом со мною ребята впопыхах не заметили во время тревоги меня, к тому же было темно. Но зато, когда они возвратились из короткого похода и были распущены, они обнаружили меня блаженно продолжавшим сон, как будто ничего не произошло. Они устроили мне имитацию настоящей тревоги, с шумом разбудили меня, и я, не разобрав со сна, в чем дело, начал лихорадочно одеваться, тем более, что все были уже одеты и держали в руках винтовки. Пока я окончательно не оделся, мне не подали виду, что шутят и только тогда, когда я, схватив винтовку, крикнул: «А ну давай скорее, идем!» — все захохотали и, поломавшись, сообщили мне, что тревога уже окончилась и что все куда-то ходили далеконько. Затем все стали выражать удивление, как это я не слышал пушечных выстрелов трехдюймовки, которая стояла, собственно, у окна нашей комнаты.

Мы прожили в своих квартирах в Инжавине весь май и собственно весь июнь. Над нами не капало, занятия никак нельзя было считать изнурительными. Даже кое-как наладили и питание. Но очень скоро наше блаженное житие закончилось. В конце июня меня, как кандидата РКП(б), вместе с еще одним курсантом нашего отряда (не помню его совершенно) мобилизовали в Политотдел 6-го боевого участка войск Тамбовской губернии.

Я был принят в кандидаты партии в конце 1920 г. Кандидатская карточка была выдана мне Хамовническим райкомом РКП(б) 20 января 1921 г. Тогда коммунистов было совсем немного, собственно в нашем отряде их было, возможно, человек 5. Мобилизация для работы в Политотделе Боеучастка (собственно, это был политотдел всего штаба войск Тамбовской губернии) была, пожалуй, моим первым серьезным партийным поручением. Не без тоски приходилось расставаться неизвестно на какое время со своими товарищами, с которыми я успел крепко сжиться. Я отправился в Политотдел и был направлен в Отдел Советского строительства (организации Ревкомов). Меня посадили за стол, поручили для начала написать какую-то листовку, с чем я, по-видимому, справился успешно. Через пару дней, 30 июня, я получил удостоверение, что назначен инспектором Советского отдела Политотдела 6-го боеучастка. А 1 июля, вместе с товарищем, также мобилизованным из какого-то другого курсантского отряда, я получил предписание отправиться в Волревком Инжавина для отправки в распоряжение некоего товарища Клышейко. Мы получили подводу, сели и тихохонько поехали по тамбовским степям и перелескам. В то время такая езда отнюдь не была удовольствием. Она могла закончиться внезапно трагически. Из-за какого-нибудь кусточка по вашей персоне могли сделать несколько выстрелов. Отряд кавалеристов-бандитов мог напасть на вас внезапно. В любой деревне повозку могли окружить мужики, члены отряда бандитов и т. д. Но мы получили военное предписание по форме и деться было некуда. Ехали, помню, мимо села Трескина — известного в то время бандитского гнезда.

Ехать надо было верст 30–40, и мы на другой день прибыли в село Троицкий Караул, где была еще полностью цела (со всей обстановкой и картинами) усадьба Чичерина. Итак, мы нашли товарища Клышейко, оказавшегося комиссаром Западного отряда 6-го боеучастка. Как сейчас помню, мы задержали его на ходу в каком-то коридоре. Доложились. Он запустил руку подмышку и вытащил оттуда несколько («горсть») вшей, бросил их на пол, почесался и спросил об образовании. Мы ответили, и он кому-то приказал нас накормить.

Мы отправились в одну избу, где и были «накормлены». Я как сейчас вспоминаю процедуру обеда. За стол уселось человек 20 — вся крестьянская семья. Хлебали щи из двух блюд — огромных деревянных точеных мисок. Щи были с мясом, и мой товарищ заметил, что надо таскать мясо только по команде старшего. А старшим был огромного роста старый косматый дед, который сидел против нас. Сначала было как-то неловко обедать таким образом. Хотя в детстве в Солигаличе мы все ели щи из одной миски, но с тех пор я уже от этого отвык. Но скоро я втянулся в процесс, слишком отчетливо хотелось есть и было все одно, как ты ешь, только бы поесть.

После такого необычного обеда мы с товарищем пошли в Чичеринский дом для его осмотра. Это был большой благоустроенный дом, прекрасно и со вкусом отделанный. Помню множество картин и различные украшения. Вечером мы где-то устроились ночевать.